Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

ни "сословным". Однако оно, несомненно, было стратифицированным. Более того — для Древней Руси характерна не только социальная иерархия, но и иерархия князей, общин, территорий и этнических групп. Эта иерархичность начала формироваться уже в ходе славянского расселения в Восточной Европе. Но наиболее важные, системообразующие ее элементы выкристаллизовались, видимо, в конце IX — начале XI в. — когда закладывались основы древнерусской государственности и народности[2391]. Естественно, что такая многовекторная иерархичность не могла не отразиться на процессе формирования правящей элиты, механизме и особенностях воздействия на него этнокультурного фактора. В настоящем очерке мы коснемся лишь одного из аспектов сложной и многогранной проблемы — восприятия составителем ПВЛ процессов формирования древнерусской правящей элиты в контексте этнокультурного взаимодействия на полиэтничном пространстве Восточной Европы IX — начала XI ст.[2392].

Для обозначения представителей высшей правящей элиты некняжеского происхождения в ПВЛ использовались два основных термина — бояре/боляре и мужи. Термин бояре/боляре, как мы могли убедиться, являлся книжного происхождения и "до начала XII в. не связан с обозначением представителей конкретных общественных групп". Собственные же, оригинальные названия высшей господствующей элиты в X–XI вв., вероятно, "складывались вокруг терминов "мужи" — "мужи князя""[2393].

"Мужь" — "древнейшее название взрослого мужчины", употребляется в разных значениях[2394]. Несмотря на то, что и "человекъ" и "мужь" обозначают "человека в противопоставлении зверю, животному", между ними были и существенные различия[2395]. Одно из них — социальное: "муж всегда противопоставлен холопу, рабу, тогда как человеком могут назвать и холопа"[2396]. В ПВЛ понятие муж применяются в нескольких значениях. Пожалуй, наиболее распространенным являются мужчина и муж (супруг)[2397]. Кроме того, в зависимости от принадлежности к той или иной социальной и даже этнической среде, в текстах дается "качественная характеристика" мужа. Нас собственно, она и интересует в первую очередь, помогая пролить свет на восприятие летописцем иерархии элит и факторов ее определяющих. Впервые такая "качественная характеристика" применяется летописцем в отношении полян, которые, если верить ему, "бяху мужи мудри и смыслени"[2398]. После "призвания варягов", а следовательно, вокняжения рода Рюриковичей, на страницах ПВЛ появляется муж в новом значении — княжий, княжеский[2399]. Показательно, что мужи могут быть только у Рюриковичей (княжие), да еще у византийского императора (т. е., царевы, царские)[2400]. Таковых нет ни у полянских Кия с братьями, ни у древлянского Мала, ни у князей других восточнославянских племенных объединений. Подобное отношение летописца можно было бы объяснить тем, что у восточнославянских князей, как представляется, не было постоянных дружин[2401]. Однако и относительно варягов Аскольда и Дира, у которых дружины должны быть были по определению (исходя из скандинавских традиций), ни дружины[2402], ни мужи не упоминаются. Что тоже понятно, ведь для летописца Аскольд и Дир "неста князя, ни рода княжа"[2403], более того "не племени" Рюрикова, а мужи его, бояре[2404]. Иными словами, они сами княжие мужи, не по чину вокняжившиеся. Тем не менее, собственно мужи, и даже не простые, как увидим ниже, имелись и у полян, и у древлян, и у хазар и печенегов… Но княжих мужей у них летописец не знает (либо сознательно не замечает?).

Среди княжих мужей также существует градация по качественным признакам. Из общей массы летописцем выделяются "мужи добры и смыслены"[2405]. Понятия "нарочитые"[2406] и "лучшие" в отношении княжих мужей не применяются. Зато упоминаются по разу мужи "лепшие"[2407] и "великие"[2408].

Таким образом, важнейшими отличительными качественными характеристиками для мужей, принадлежавших к высшей правящей элите, являлись "добры и смыслены". Эти качества, видимо, являются отличительными признаками знатности, что в какой-то мере сближает таких мужей с князьями, причем не только Рюриковичами[2409], но и иностранными[2410] и, отчасти, видимо, князьми союзов племен[2411]. Однако сочетание "добры и смыслены" для характеристики князей не употребляется. Это обстоятельство можно объяснить следующим образом. Понятие "добрыи" многогранно[2412] и употребляется в ПВЛ в разных значениях. Но как средство качественной характеристики оно менее выразительно и "элитно", чем "смыслены" и "мудры". "Добрыми" могут быть не только мужи[2413], но и жены (супруга)[2414], девицы[2415] и старцы[2416], пастыри[2417], гости[2418], просто люди (человеци)[2419]. "Доброй" может быть старость[2420], и в целом жизнь[2421]. (Летописец также использует оппозиции добрые — злые[2422], доброе — злое[2423]). "Добрыми", а следовательно и "не добрыми", могут быть знаменья[2424], мысли (помыслы, замыслы)[2425], честь (почести)[2426] и даже дань[2427]. Летописец может применить понятие "доброе" в высоком смысле[2428] и в весьма приземленном[2429]. Немаловажно отметить, что понятие "добрыи" может употребляться в переносном смысле и явно в издевательском тоне, чего нельзя сказать о применении понятий "смыслены" и "мудры". Неудивительно поэтому, что "добрыи" не прилагается к князьям[2430]. Правда, рассматриваемое понятие используется в отношении Ольги, но только для характеристики ее красоты: византийский император "видевъ ю добру сущю зело лицемъ и смыслену, оудививъся царь разуму ея"[2431]. При этом, констатация телесной красоты княгини подчеркивает ее женскую сущность, тогда как указание на необычайные смысленость и разум (более элитарные качества) выделяет Ольгу не только на фоне женщин, но и мужей ("яже бе мудреиши всех человекъ"[2432]).

"Смысленость" и "мудрость" близки по значению. Однако, с точки зрения летописца, мудрость — более элитное качество. Помимо упомянутых мужей-полян[2433], данное определение дважды прилагается к Соломону, по одному разу — к Владимиру и Ольге. В качестве оппозиции мудрости противопоставляется невегласство (невежество). При этом мудрость не спасает от греха и погибели, как в ситуации с Соломоном, тогда как невеголосъ (случай с Владимиром) может обрести спасение[2434]. Впрочем, невегласство Владимира, скорее всего, с точки зрения летописца, означало не отсутствие мудрости, а его неприобщенность в тот момент к христианству. В мудрости же своего князя-крестителя, даже в языческом состоянии, книжник, видимо, нисколько не сомневался, вложив в уста болгарских послов знаменательное обращение: "Яко ты князь еси мудръ и смысленъ"[2435]. Ни один князь, ни один человек, не удостоен летописцем такой характеристики. Исключение, опять же, составляет Ольга, которую летописец называет и мудрой[2436], и смысленой, однако употребляет данные понятия порознь.

Не случайно, видимо, только к полянам употребляется понятие "мужи мудри и смыслени". Учитывая характер отношения Владимира к варягам и полянам[2437], в