Франкский демон - Александр Зиновьевич Колин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что?! — переспросил кто-то негромко, и тёплый, как парное молоко, почти осязаемый вечерний воздух взорвался рёвом негодования. Все старались перекричать друг друга: — Что он сказал?! Остаться здесь?! Чего ради! Разве мы вышли на прогулку?! Враг разоряет вашу землю, мессир, опомнитесь! Это не только ваш город и ваша земля! Это ещё и Святая Земля! Земля, по которой ступали ноги Спасителя!
Королю и епископу Акры стоило немалого труда призвать рыцарей к порядку. Когда это наконец удалось, Раймунд вновь заговорил.
— Я прошу не забывать вас, мессиры, — произнёс он твёрдо, — что мы, как кто-то из вас очень верно заметил, не на прогулке и не на охоте, а на войне. Некоторым из вас, как детям моим, Оттону и Раулю, она в диковинку, другие, как сеньор Керака, состарились в битвах...
— Не заговаривай мне зубы, предатель, — процедил сквозь зубы Ренольд, услышав своё имя. — Я прекрасно знаю, что ты сейчас скажешь!
— ...и я также не юн. Бывал во многих сражениях и стычках и знаю, что в такой войне, как та, на которую мы собрались, главное — занять выгодную позицию, а именно это мы, благодаря мудрости нашего короля, и сделали. Здесь Саладин, как и три с половиной года назад, никогда не решится атаковать нас. Между тем половина его войска — добровольцы. Им всё равно, с кем воевать, с соседним эмиром или с нами. Они пошли с султаном в надежде на поживу. Между тем Саладин не забыл урока, полученного в Иудее, когда именно из-за таких вот неуправляемых добровольцев погибла его армия, а сам он оказался на волосок от смерти. Словом, он не даст им выйти из-под его контроля. Вместе с тем, если в ближайшее время они не получат возможности грабить, то уйдут, и никто не удержит их. Тогда уйдёт и он, потому что поймёт...
— И что с того?! — воскликнул один из молодых баронов. — Разве что-нибудь помешает ему вернуться?
— Тише, мессир! — прикрикнул на нетерпеливого нарушителя сам король. — Граф закончит, тогда и вы сможете высказаться. Прошу вас, ваше сиятельство, продолжайте.
— Благодарю, сир, — с искренним чувством произнёс Раймунд. — К Тивериаде ведут две дороги, одна — та, что кончается у моста в Сеннабре и имеет в этом самом месте ответвление на север вдоль берега. Она не годится по двум причинам: во-первых, слишком узка для такой армии, как наша, во-вторых, проходит через Кафр-Севт, где, как мы знаем, сейчас находится лагерь Саладина. Другая идёт сначала чуть севернее, а потом поворачивает на восток и через горы выводит к деревням Марескаллия и Хаттин, оттуда около восьми-девяти миль до города — дорога здесь идёт всё время вниз и выходит к берегу озера в миле к северу от Тивериады. Главная неприятность заключается в том, что, если мы захотим достигнуть цели этим путём, нам придётся с рассвета и до вечера идти под палящим солнцем по местности, где нет ни единого деревца, чтобы укрыться от зноя, ни одного источника, где мы могли бы пополнить запасы воды. Я считаю, что отваживаться на такое в нынешнюю жару, — самоубийство. Но и это ещё не всё, за каждым холмиком, за каждым перевалом нас будут поджидать засады; затаившиеся там турки, неожиданно напав на нас и выпустив тучи стрел, сами сумеют скрыться прежде, чем мы успеем что-либо сделать. Таким образом, ещё до битвы армия наша понесёт большие потери и, попусту расточив силы, погибнет. Если сегодня мы потеряем один город, но, сохранив армию, спасём королевство, то завтра вернём город. Если же сегодня мы рискнём армией ради одного города, то можем потерять армию и с ней королевство и тогда уже не вернём ни этого города, ни многих иных, которые потеряем. Я не предлагаю отказаться от битвы, но зачем же нам идти к Саладину, пусть он сам идёт сюда! Всё, вот теперь я закончил. Благодарю вас, господа, за то, что выслушали меня.
Сказав это, Раймунд вернулся в строй.
Части рыцарей, особенно молодёжи и незначительным вассалам, находившимся довольно далеко от пригорка, служившего всем, и в том числе графу, своеобразной трибуной, в его страстной речи многого просто не удалось расслышать, и потому, воспользовавшись моментом, они принялись выяснять друг у друга, что же всё-таки он хотел сказать. Надо ли говорить, что порядка от этого ни в коем случае не прибавилось? Кроме того, часть баронов, находившихся ближе к центру, принялась горланить, перекрикивая один другого. Как часто бывает на собраниях во время всеобщего гвалта, унять который не в силах ни один председательствующий, в какой-то момент тишина наступила сама собой. И в этот момент раздался громкий насмешливый голос магистра Храма, который, как будто бы ни к кому не обращаясь, крикнул:
— Клянусь, этот человек — оборотень! Я видел на нём волчью шкуру!
Это заявление вызвало взрыв хохота. Те же, кто не расслышал его, зашептали: «Что? Что? Что он сказал?» Другие же вторили им: «Кто? Кто сказал? Где оборотень?» Шёпот этот докатился до ушей магистра, и он, развивая успех, добавил:
— Да я ошибся! Она — медвежья![108]
Видя настроение, охватывающее собрание, Гюи по совету сенешаля и епископа Руфино предоставил слово князю Петры. Понимая, что теперь они, скорее всего, услышат прямо противоположное мнение, расшумевшиеся бароны быстро притихли.
— Господа, — произнёс князь, всё такой же высокий и широкоплечий, как в молодости, но уже совершенно седой. Правда, седина на длинных, некогда пшеничных усах его, кончики которых свисали ниже подбородка, и на густой, но короткой бороде, которую он теперь носил, не казалась слишком уж заметной, она лишь добавляла рыцарю особый шарм состарившегося в битвах воителя. Величественный вид старого воина, восседавшего на могучем коне, вызвал в толпе товарищей, перед которым собирался держать речь Ренольд де Шатийон, одобрительный ропот. Когда все приготовились слушать его, князь продолжил: — Друзья... я буду краток. Сиятельный граф Раймунд и так уже всё
