Франкский демон - Александр Зиновьевич Колин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зато султан не забыл про христиан.
17-го числа месяца раби-ас-сани 583 года лунной хиджры[105] он устроил смотр войскам возле аль-Аштера в Хауране. Всего под знамёна султана сошлось более двенадцати тысяч конников, как и полагается, чётко по десять человек на одного рыцаря, и примерно десять тысяч пехоты, нищих оборванцев, вылезших из горных нор и пещер, готовых зарезать или просто загрызть зубами любого за медяк или даже бесплатно[106].
Сам Салах ед-Дин принял на себя командование центром войска, под начало племянника Таки ед-Дина отдал правый фланг, а левый вверил доблестному Кукбури, воздав честь эмиру за победу над храмовниками в долине у ключей Крессона.
Четыре дня султан, послав часть добровольцев опустошать и жечь христианский берег Иордана, благодаря их усердию скоро превратившийся в сплошное огненное море, бездействовал. Остальному войску, дабы его не так сильно долило вынужденное бездействие, было сказано, что повелитель правоверных дни и ночи проводит в молитвах Аллаху.
Салах ед-Дин, конечно же, молился, но причиной задержки, столь раздражавшей некоторых из воинов, особенно тех, кто пришёл за лёгкой поживой, являлись дела более земные, нежели божественные. Султан ждал вестей от своих разведчиков.
Донесения поступали одно за другим: их приносили голуби, нищие странники, купцы-мусульмане или их слуги. Иногда правитель огромной империи не гнушался выслушивать их наедине или... почти наедине, поскольку, где бы ни находился он, в походном шатре или во дворце, весь интерьер вокруг обустраивался таким образом, чтобы за собеседником султана могли внимательно наблюдать два или три специальных мамелюка, не обременённых никакой иной службой, кроме этой.
Крепко запомнил Салах ед-Дин истории, приключавшиеся с ним, и не раз, в годы молодости, во времена, когда только начинал он свой нелёгкий пути восхождения к вершинам власти. И хотя прошло уже много лет, султан стал старше — как-никак уже полвека прожил он на земле, — но из памяти не истёрлись воспоминания о клетке, в которой ему пришлось жить, трясясь от постоянного страха получить в спину кинжал ассасина. Их хозяин, их бог, которого они ценили куда выше Аллаха, тоже не помолодел. Он простил султана Египта и Сирии, но кто знает, не бродят ли поблизости невидимые, как тени в ночи, хитрые, как змеи, коварные, как лисы, последователи учения исмаилита ас-Сабаха, слуги Старца Горы, верные господину, как вши нищему побирушке? Кто скажет, что на уме у Рашид ед-Дина Синана?
В общем, султан считал, и порой небезосновательно, что не может доверять никому, а уж особенно шпионам, не ведающим чести перевёртышам. Отчего бы тому, кто вчера предал своего хозяина, отринул веру, сегодня не предать нового господина и вновь не сменить веру? Повелитель Востока в глубине души презирал таких людей, но понимал, что без хороших соглядатаев, толковых информаторов в стане врага он слеп и глух. А султан просто не мог позволить себе роскоши оставаться слепым и глухим, особенно теперь. Вот почему Салах ед-Дина в немалой степени тревожило, куда же исчез его верный Улу.
Ум и особенно хитрость этого человека, его умение всегда добиваться от людей своего, находить самые простые решения в самых сложных ситуациях порой просто поражали султана, но более всего не давала покоя одна мысль, и повелитель Востока спрашивал себя: «Кому же служит он, служа мне? Уж не своему ли народу? А может, себе самому?» — или: «Кому молится он? Аллаху или Христу? А может, тому и другому? А может, никому?» Вопрос этот сделался теперь сугубо животрепещущим, ибо Салах ед-Дин знал — наступил самый решительный момент в его жизни. Потому что пришло время сделать самый важный шаг. Теперь или никогда. Завтра он рухнет в пропасть или вознесётся выше всех и по праву станет наконец тем, кем давно уже величает себя, ибо пока мечеть Омара в эль-Кудсе находится в руках кафиров, сын курдского эмира не может сказать правоверным: «Я — величайший из вождей джихада. Ибо я завершил победой дело, которому отдали жизни сотни тысяч мусульман». Он знал, что тогда, только тогда сможет он оправдать всю цепь предательств и убийств, им совершенных.
Один Аллах ведает, чего стоило Салах ед-Дину отдать приказ умертвить сына Ширку. Но не сделай он этого, эмиры не поняли бы, на что способен он ради великой цели. Во имя джихада, во имя Аллаха, благословившего двоюродного брата на священную войну против неверных, Назр ед-Дин должен был умереть. Он умер не напрасно. Его смерть предотвратила, возможно, десятки, возможно, сотни или даже тысячи смертей. Подействовало. Другие родичи поняли, что впредь пощады не будет. Султан не обманывал себя, потому что знал, они лишь притихли, затаились, ожидая удобного момента, чтобы вонзить нож ему в спину.
Стоит ли рисковать теперь? Не лучше ли подождать ещё?
А что, если другой такой же благоприятной возможности сразиться с франками больше не представится? Что, если завтра придётся направлять мечи собравшихся здесь замечательных, закалённых в десятках больших и малых битв воинов, чтобы вновь приводить к покорности своих? А что, если завтра придётся думать не о покорности подданных, а о том лишь, чтобы сохранить свою жизнь? Что если завтра произойдёт то же, что случилось тогда в Иудее под Тель-Джезиром в окрестностях города Рамлах? Ведь тогда ему чудом, лишь благодаря вмешательству Аллаха, удалось спастись, и чудо же предотвратило восстание в Каире. Однако теперь ставки были куда выше. Так каков же истинный расклад сил на скрытой от игрока шахматной доске?
Он не мог позволить себе не знать расположения фигур. Вот почему ему, как никогда прежде, хотелось знать, с кем же Улу? Ведь именно его донесения и дожидался, не решаясь отдать всему войску приказ переправляться через Иордан, владыка Востока. Но царь соглядатаев молчал. Другие же шпионы в один голос говорили — франки сильны как никогда. Их много и они готовы драться. Так как же поступить? Армия не будет ждать долго. Может, всё же перейти через Иордан? Дать солдатам разграбить Галилею, а потом отступить? Или подойти прямо к Акре, где собрались кафиры, и отважиться на битву с ними там? Или заставить их самих двинуться к нему? Но как?! А может быть, честолюбивый Улу
