Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Гусейнова

Понятно, что «В. Михайлов» «семинариев не кончал», но при наркоме Ежове это не спасло бы его от «высшей меры» – за «клевету на органы».

Шли годы, в стенах академии сменялись поколения студентов. Теодор перешёл в юрисдикцию Парижского экзархата Константинопольской Патриархии, принял сан священника и кроме того стал секретарём Европейской протестантской и старокатолической комиссии по оказанию помощи Церквам и верующим Восточной Европы. И вот, в середине 1990-х годов, о. Фёдор приехал в Россию и посетил родную alma mater. Но не как «блудный сын», а на «белом коне»: в качестве благодетеля, сопровождавшего груз с «гуманитарной». Восседая за обедом на почётном месте в академической трапезной, он выслушивал от администрации слова благодарности за «матпомощь». И мало кто уже помнил о том, что о. Фёдор когда-то «числился за Комитетом» и чуть было не дал слабину: «Я шёл на 190-ю, на 70-ю я не шёл»…

Кто-то из читателей может воскликнуть: ну зачем же обрисовывать всё в темных тонах и нагнетать атмосферу ужаса? Ведь было и в те годы много светлого и радостного! Согласен, займусь самокритикой и выдвину против себя самого «обвинительное заключение»: «Автор всё время вязнет в мелочах, в нанизывании одной бирюльки на другую, отчего создаётся впечатление, что он не видит общей картины движения и не хочет видеть её. Это тяжёлый, монологичный, одномерный человек, говорящий без умолку, не дающий собеседнику вставить слово. Автор создаёт атмосферу обвинения и комиссии по расследованию, а стиль его напоминает протокол следователя, замусоренный придуманными мёртвыми словами, создающими завалы, какой-то бурелом, через который невозможно пробиться к смыслу» [552] .

И сразу же покаюсь: эти слова позаимствованы. Они принадлежат одному литературному критику, который тявкнул на «Зубра» – Александра Исаевича Солженицына, после того, как тот опубликовал двухтомник «Двести лет вместе». И если этот же «диагноз» окажется верным в отношении моих скромных заметок – почту за честь.

«Кесарю – кесарево»

В трудные 1960-е годы владыка Никодим защищал право Церкви совершать богослужения. Невероятное раздражение власти вызывали богослужения, привлекавшие большое количество верующих. Власть как бы говорила: «Пожалуйста, служите себе в отдалённом храме, когда пожилые люди поют на клиросе, и верующие того же возраста присутствуют в храме. Не служите так, чтобы все видели красоту и силу Церкви».

Два раза в год – 1 мая и 7 ноября – приходилось «платить по счетам». В актовом зале – торжественное собрание; в президиуме – митрополит Никодим, викарный епископ, ректор, уполномоченный Жаринов. Справа от президиума, на стене – портрет Ленина. После лекции о международном положении (лектор приглашался из Общества «Знание») хор учащихся исполняет «завизированные» песнопения. В 1960-е годы пели и такое:

Вихри враждебные реют над нами.

Тёмные силы нас злобно гнетут…

И все при этом многозначительно поглядывали на Ленина и Жаринова, бывшего «особиста».

«Владыка Никодим на богослужение собирал множество иподьяконов, студенческие хоры, молодое духовенство, – пишет митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев). – В этой связи владыку обвиняли в популизме, в тщеславии, в том, что он тешил своё самолюбие, когда устраивал пышные богослужения. На самом деле внешняя сторона богослужения никогда не являлась для митрополита Никодима самоцелью. Владыка говорил: «Триумфальная пышность и величавая торжественность только тогда оправданы и необходимы, когда являются средством, чтобы через внешнее благолепие послужить внутреннему устроению душ верных Богу, но вместе с тем даже и тогда, когда они необходимы, епископ должен иметь апостольскую простоту и внутреннее смирение». Богослужения митрополита Никодима собирали до 10–12 тысяч человек, что являлось необычным зрелищем для Ленинграда, колыбели большевистской революции. Те, кто посещал эти богослужения, никогда не были потом безразличны к Церкви» [553] .

Однако и здесь надо было платить «дань кесарю». В Пасхальную ночь кафедральный Николо-Богоявленский собор переполнен молящимися. Милицейские кордоны отсекали молодёжь ещё на подходе к ограде храма; за богослужением теснятся старушки и старички. На клиросах, где попросторнее, – «епархиальная элита» – делопроизводители, матушки (жёны священников) и прочая церковная общественность. Допуск на клиросы – по пригласительным билетам, их число строго ограничено. А уж пробиться в алтарь – об этом лучше и не заикаться. Там молятся «особы, приближенные к митрополиту»: лечащий врач, шофёр, староста, члены «двадцатки».

Отдельно стоит группа «невоцерковленных» и со снисходительным любопытством наблюдает за действиями «церковников». Это – лекторы-атеисты из общества «Знание», мордастые инструкторы райкомов, «сидящие на идеологии», гэбисты, «курирующие» епархию. А они-то как проникли в «святая святых»? А очень просто – по пригласительным билетам. Накануне Пасхи десяток-другой «контрамарок» полагалось отвозить уполномоченному, а уж он распределял их среди «спецконтингента». Так бывшие «особисты» действовали и в других епархиях, омрачая светлый праздник.

«Особисты» начали свою кровавую работу ещё при Ленине. Сохранились яркие страницы, описывающие переживания заключённого, попавшего в камеру смертников.

В страшную камеру под сильным конвоем нас привели часов в 7 вечера. Не успели мы оглядеться, как лязгнул засов, заскрипела железная дверь, вошло тюремное начальство, в сопровождении тюремных надзирателей.

– Сколько вас здесь? – окидывая взором камеру – обратилось к старосте начальство.

– Шестьдесят семь человек.

– Как шестьдесят семь? Могилу вырыли на девяносто человек, – недоумевающе, но совершенно спокойно, эпически, даже как бы нехотя, протянуло начальство.

Камера замерла, ощущая дыхание смерти. Все как бы оцепенели.

– Ах, да, – спохватилось начальство, – я забыл, тридцать человек будут расстреливать из Особого отдела.

Потянулись кошмарные, бесконечные, длинные часы ожидания смерти. Бывший в камере священник каким-то чудом сохранил нагрудный крест, надел его, упал на колени и начал молиться. Многие, в том числе один коммунист, последовали его примеру. В камеру доносились звуки расстроенного рояля, слышны были избитые вальсы, временами сменявшиеся разухабисто весёлыми русскими песнями, раздирая и без того больную душу смертников – это репетировали культпросветчики в помещении бывшей тюремной церкви, находящейся рядом с нашей камерой… [554]

Но на этом «отступное» завершалось – до следующего «табельного дня». Владыка Никодим знал меру и не давал «тёмным силам» переступать условную черту. Хотя сам он порой бывал заложником советского дипломатического протокола. Так, однажды владыка должен был вылететь в Афины для участия в работе Третьего Всеправославного совещания на острове Родос (с 1 по 15 ноября 1964 г.). Вспоминает архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин).

Помню, что на эти дни пришлось празднование Октябрьской революции. Так как эти дни попадали на субботу и воскресенье (заседаний в эти дни не было), то митрополит Никодим