Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Гусейнова

Тем не менее, после курса «лечения» и у Льва появилось «правильное критическое отношение к своим противоправным действиям; он соглашался с мыслью о необходимости терпеливо и настойчиво работать по их преодолению». Иначе Льва просто бы не выпустили из «клетки»…

… Пройдя принудительный курс лечения в спецпсихбольнице, Лев Конин приехал в Ленинград и поступил в ЛДС. Несмотря на разрушительное действие нейролептиков, он не утратил ясности ума, успешно закончил ЛДА и защитил кандидатскую работу на тему: «Богословские воззрения пастора Дитриха Бонхеффера (опыт православной оценки)» (Л., 1973). Жертва карательной психиатрии, он написал трактат о жертве гитлеровского режима…

В середине 1970-х годов о. Лев снова «впалт в немилость» к «органам». «На Литейном» уже «сейф ломился» от компромата на священника-вольнодумца. Ведь он давал читать своим знакомым «Вехи» и (о, ужас!) Бердяева! А ещё он был «связан» с художниками-неформалами, которые, в свою очередь, сами были «под колпаком». Тогдашняя богема почувствовала, как железная хватка «Комитета» чуть ослабла.

Гитлер, имевший симпатии к реалистическим направлениям искусства, полностью отвергал любые современные формы и течения от экспрессионизма до кубизма, расценивая их как Vertallskunst – «вырождающееся искусство». В 1936 г. он поручил президенту Имперской палаты изобразительных искусств профессору Адольфу Циглеру возглавить специальную комиссию, которая должна была провести чистку более чем 100 музеев Германии с целью реквизировать все образцы декадентского искусства. Комиссия собрала 12.890 произведений изобразительного искусства, из которых 700 было продано в Люцерне, принеся солидные валютные дивиденды для начавшей военное перевооружение Германии. Сюда попали полотна величайших европейских мастеров – Пикассо, Гогена, Матисса, Сезанна, Ван Гога и др. [548]

Гонения на абстракционистов усилились при Хрущёве. «Абстракцисты! Пидарасы!» – кричал Никита Сергеевич в 1962 г. на встрече с художественной интеллигенцией. После скандальной «бульдозерной» выставки в Москве (сентябрь 1974 г.) «искусствоведы в штатском» решили «не возражать» против открытия вернисажа неформалов в доме культуры «Невский». В доме Льва Конина хранились картины, которые привезли в Питер иногородние «низкопоклонники Запада».

Но некоторые из «абстракцистов» не оценили то доверие, которое им оказала партия. Комитет и лично товарищ Андропов. В один из дней 1976 г. двое из них – Юлий Рыбаков и Олег Волков – ночью прокрались на Заячий остров и на стене Петропавловской крепости метровыми буквами намалевали антисоветский лозунг, что-то вроде: «КГБ – душитель свободы». Тысячи сотрудников были брошены на поиски «врагов народа»; перешерстили всю агентурную сеть, но без результата. А через неделю «народовольцев» взяли по наводке: накануне они в компании спьяну сами проболтались о своей художественной «акции».

«Большой дом» не хотел «поднимать шум», и на следствии «пачкунам» был предложен выбор: сесть придётся всё равно, но можно пойти по «тяжёлой» 70-й статье (политика), а можно по бытовой (хулиганство – «порча памятников архитектуры»). «Петрашевцы» быстро сломались, пошли на сотрудничество со следствием и «разоружились перед партией». И на суде всё сводили к пьяному куражу.

Правда, со свидетелями были «накладки». Вызывают такого, и он начинает: «Еду я, значит, по набережной. Посмотрел на Петропавловку, а там на стене, мать честная! написано…»

Судья: Не называйте!!! Достаточно!! Следующий!

Льва Конина тоже тягали в качестве «свидетеля по делу». И следователь-чекист нутром почуял: не наш человек! В доме близ железнодорожной станции «Удельная», где жил тогда Лев, был сделан обыск – изъяли «литературу». На «статью» это не тянуло, но по церковной линии Льву «прижали хвост»: уполномоченный снял его с регистрации, и опальный клирик уже не мог служить на приходе в Коломягах.

Владыка Никодим не мог идти «против рожна», но он поддерживал о. Льва не только морально, но и материально. В течение года загнанный Лев получал от митрополита ежемесячный «оклад» – 200 рублей. (Тогдашних, не теперешних. В те годы – это две зарплаты младшего научного сотрудника.) Владыка «не замечал», когда о. Лев отправлялся к знакомому священнику на дальний приход послужить на Родительскую субботу и на двунадесятые праздники. (А там день – месяц кормит.)

Приходя к владыке на приём, о. Лев подолгу ожидал своей очереди в коридоре академии. Многие знали о его нелёгкой судьбе и на всякий случай держались подальше. А тех, кто отваживался с ним заговорить, опальный Лев спрашивал: «А Вы не боитесь?».

Но долго так продолжаться не могло, и «органы» начали выдавливать его в эмиграцию. Во время очередного «профилактирования» комитетчик недвусмысленно намекнул об этом «гражданину Конину».

– Все мы ходим под Богом. И всякое может случиться. Например, сбить машина из-за угла. Или кирпич на голову упасть. И не надо испытывать судьбу! Отец Лев пытался протестовать, он не хотел уезжать. Евреи едут в Израиль, немцы – в Германию. Это их право. Как и право каждого человека – ехать, куда ему нравится. Но куда же бежать русскому человеку? Ведь другой России нет. И почему должны уезжать мы? Пусть Брежнев с компанией катится на Кубу или в Северную Корею!

Но о. Льву пришлось покинуть страну и перебраться во Францию, после чего он подвизался на одном из приходов Западноевропейского экзархата.

Такие вот трагические судьбы: больные люди с расшатанными нервами, с изломанными судьбами и с искалеченной психикой… Надо ли говорить о том, что все они могли подвизаться в стенах академии благодаря заступничеству митрополита Никодима, который «взял всё на себя»?

Впрочем, очаги этой «психопатологии» тлеют кое-где и сегодня. Ведь недаром психиатры шутят в своём кругу: «Нормальных людей нет, а есть недообследованные». С таким вот «недообследованным» мне пришлось столкнуться при написании этой книги.

Маститый протоиерей, настоятель одного из соборов в Санкт-Петербурге, он в 1960–1970-х годах «колыхался на местном материале» и часто общался с владыкой Никодимом. При встрече прошу его поведать о каком-либо интересном эпизоде из жизни святителя. Наморщив лоб, он сумел вспомнить только лишь один эпизод.

– Летим с владыкой за границу; дело было Великим постом. Стюардесса подаёт ему рыбу, а мне – цыплёнка. Смотрю на митрополита, а он мне: «Ешь, в дороге – «разрешение на вся»!

… Екатерина Ивановна всю жизнь проработала в доме отдыха, где бывали многие известные люди, в том числе и писатели, и хотела продиктовать »уникальные« воспоминания об Анне Андреевне Ахматовой. Они сводились к следующему: «Бывала у нас Ахматова. В столовую ходила как все. Первое кушала и второе, и компот пила». «Ну а ещё что-нибудь Вы о ней помните?» – «Обед никогда не пропускала, первое кушала и второе…» – «Ну, хотя бы выглядела как?» – «Да как все люди!» – с раздражением отмахнулась Екатерина Ивановна.