Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот однажды она получила от своих родных (у них имелись лучшие полотна упомянутых выше художников, ибо герцог Медичи правил в ту пору Тосканой) бесценное творение одного венецианца по имени Тициан, художника императора Карла V, весьма к нему благоволившего. На картине изображены были Адам и Ева в тот самый час, когда Господь Бог благословляет их на блаженное пребывание в райских кущах. Были прародители наши написаны в натуральную величину и в костюмах того времени, относительно коих трудно было бы ошибиться: оба укрыты были лишь своим неведением и облечены в покровы божественного милосердия, а всё то, что кисть передать затрудняется, изображал с особым искусством вышереченный синьор Тициан.
Полотно это поместили в покое бедного короля, тяжко страдавшего от хвори, каковая и свела его вскорости в могилу. Про картину Тицианову был наслышан весь французский двор, и полюбоваться ею хотелось каждому; однако ж никто из придворных не имел на то дозволения вплоть до кончины короля, ибо, согласно его желанию, упомянутая картина должна была неизменно находиться в его покоях, доколе он жив.
Как-то раз супруга дофина привела к королю своего сына Франсуа и малютку Марго{157}, которые начинали в ту пору, как то свойственно детям, лепетать, сами не ведая что. Слыша со всех сторон толки об упомянутом изображении Адама и Евы, они стали докучать матери, прося, чтобы та взяла их с собой посмотреть картину. И ввиду того, что малюткам уже доводилось не раз забавлять старого короля, супруга дофина вняла их просьбам и привела к деду.
– Вы желали видеть Адама и Еву, наших прародителей. Вот они! – молвила она и, оставив детей в великом изумлении пред картиной синьора Тициана, сама села у изголовья короля, умилённо взиравшего на своих внучат.
– А кто из них Адам? – спросил Франсуа, толкая локтем свою сестрицу Маргариту.
– Глупенький! – отвечала девочка. – Как же можно это узнать, раз они не одеты!
Этот ответ, приведший в великий восторг страждущего короля и мать, был сообщён королевой Екатериной в одном из посланий её во Флоренцию. Никем из писателей он доныне ещё не был предан гласности. Так пускай же сохранится он, как цветочек, на страницах этих сказок, хоть и нет в нём никакого озорства. А назидание отсюда можно извлечь лишь одно: дабы слушать милый детский лепет, надобно создавать детей.
Замужество красавицы Империи
Перевод H. Н. Соколовой
Глава первая. Как госпожа Империа сама запуталась в силки, коими своих любезных голубей уловляла
Красавица Империа, рассказ о которой столь славно открывает книгу наших рассказов, будучи красой и гордостью своего времени, по окончании Констанцского собора вынуждена была поселиться в городе Риме по той причине, что кардинал Рагузский любил её до умопомрачения и не пожелал расстаться с нею. Этот распутник был весьма тороват и подарил Империи великолепный дворец в вышеназванном городе Риме. Как раз в то время имела она несчастье понести от кардинала. Каждому ведомо, что Империа разрешилась от бремени дочерью, столь прелестной, что сам папа сказал благосклонно, что надлежит наречь младенца Феодорой, что означает «дар Божий». Так и нарекли дитя, миловидностью своею приводившее всех в удивление. Кардинал отказал ей всё своё имущество, а Империа поселила дочь в роскошном своём дворце, сама же бежала из города Рима как из проклятого места, где рождаются на свет дети и где чуть было не повредили изяществу тонкого её стана и иным её совершенствам, как то: стройной талии, безупречным линиям спины, нежным округлостям и изгибам, вознёсшим её нал всеми иными христианскими женщинами, как вознесён папа римский над всеми христианами мира. Однако ж все любовники Империи знали, что с помощью одиннадцати лекарей из Падуи, семи знахарей из Павии и пяти хирургов, вызванных из разных концов страны ко времени разрешения от бремени, её краса была спасена от возможного ущерба. Иные даже утверждали, что после родов стала она ещё прекраснее, приобретя утончённость и необычайную белизну кожи. Некий прославленный врач Салернской школы даже написал по этому поводу книгу, доказывая, что всякая женщина должна родить однажды, дабы сохранить здоровье, свежесть и красоту. Из сего учёного труда читатели могли уяснить себе, что лучшие прелести Империи видели только избранные её поклонники, а таковых было немного, ибо она не брала труда разоблачаться ради ничтожных немецких принцев, которых именовала просто: «мои маркграфы, мои бургграфы, герцоги и курфюрсты», как командир говорит: «Мои солдаты».
Каждому известно, что, когда прекрасной Феодоре минуло восемнадцать лет, она решила искупить молитвами грешную жизнь своей матери, удалиться от мира и пожертвовать всё своё состояние обители Святой Клары. С этой целью отправилась она к некоему кардиналу, и этот последний склонил её приступить к исповеди. Пастырь, соблазнённый красотой своей овечки, попытался силою овладеть ею. Феодора, не желая принять позор от названного монаха, ударом стилета пресекла свою жизнь. Сей случай, занесённый в летописи того времени, поверг в ужас всех жителей города Рима, которые объявили траур – столь была любима дочь госпожи Империи.
В великом горе благородная куртизанка вернулась в Рим, дабы оплакивать там свою несчастную дочь: Империа вступила тогда в тридцать девятый год своей жизни, и, по свидетельству очевидцев, в ту пору особенно пышно расцвела её краса, всё естество её достигло высшего совершенства, подобно тому как наливается сладостным соком созревший плод. Скорбь осенила прекрасное её чело, и она сурово взирала на того дерзкого, кто говорил ей о любви, желая осушить её слёзы. Сам папа явился к ней во дворец со словами увещания. Однако ж она не снимала траурных одежд и твердила, что отныне посвятит себя Богу: познав множество мужчин, не познала она истинной радости, разве только с неким молоденьким монашком, которого она возлюбила как ангела, да и тот обманул её; Бог же её никогда не обманет.