Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Взнуздайте её как следует, чтобы она от нас не убежала.
Происшествие этой ночи было доложено папе при его пробуждении. Выслушав то, святой отец изрёк: «Lætamini, gentes, quoniam surrexit Dominus»[12].
От таких слов старые кардиналы пришли в негодование, увидев в них поругание святых молитв. Папа же весьма прогневался на них и не преминул упрекнуть, что хотя они и добрые христиане, да плохие политики. Он же рассчитывает-де на помощь куртизанки, чтоб приручить императора Священной Римской империи, и потому осыпает её неумеренной лестью.
И когда померкли огни в залах, где на полу валялись золотые кубки и где охмелевшие гости заснули на коврах, Империа удалилась в свою опочивальню, ведя за руку своего милого избранника; ликуя, признавалась она, что, когда охватило её влечение, готова она была броситься наземь перед ним, как покорное животное, чтоб растоптал он её, если б того пожелал. А он тем временем снял свои одежды и возлёг на ложе, точно у себя дома. Увидя то, Империа, путаясь в наспех сброшенных покровах, горя нетерпением, взбежала по ступенькам к ложу и предалась наслаждению с таким неистовством, что служанки её весьма удивились, ибо знали, как благородно, не в пример прочим, их госпожа ведёт себя в постели. А вслед за ними удивлялась вся округа, узнав, что любовники не покидали своего ложа в течение девяти дней, вкушая превыше всякой меры и наипревосходнейшим образом пищу, питьё и все утехи любви. Империа поведала своим служанкам, что обрела сущего феникса любви, ибо возрождался он с каждым разом. Не только по Риму, но и по всей Италии разнёсся слух о победе, одержанной над госпожой Империей. Она же похвалялась, что никому не уступит своего милого; наплевать ей на всех мужчин, даже на герцогов, а что касается бургграфов и маркграфов, так они пригодны лишь на то, чтобы нести шлейф её платья; и прибавляла ещё, что если она не будет держать их в повиновении, то они её растопчут. Госпожа Империа ещё признавалась служанкам своим, что в отличие от прочих мужчин, которых она лишь терпела, теперь, сколько бы она ни лелеяла посланное ей дитя любви, она все больше желала его нежить и не может обойтись без него, без ясных его очей, ослепляющих её своими лучами, без коралловой его ветви, которой она жаждала и алкала всечасно. Она говорила ещё, что, если бы он только пожелал, она всю свою кровь позволила бы ему выпить, перси свои несравненные съесть, волосы свои отрезала бы ради него. Меж тем только один волосок свой дала она доброму императору римскому, каковой вшил его себе в воротник и берёг точно драгоценную реликвию; и поведала она также, что истинная её жизнь началась лишь с той достопамятной ночи, ибо в объятиях Вилье де Лиль-Адана она трепещет от наслаждения, так что кровь её приливает трижды к сердцу за краткое время, нужное мухе, чтоб слюбиться с другой. Услышав обо всем этом, немало мужей весьма огорчилось. При первом же своём выходе из дому госпожа Империа сказала римским дамам, что лишит себя жизни, если молодой рыцарь покинет её, и что тогда, подобно царице Клеопатре, не замедлит она дать скорпиону или ехидне ужалить себя. И под конец объявила весьма решительно, что отныне и навсегда она попрощается со своими безумствами и докажет, что есть на свете добродетель, отрекшись от всей полноты своей власти ради вышеназванного Вилье де Лиль-Адана, которому она предпочтёт стать служанкой, чем властвовать над всем христианским миром. Английский кардинал тщился убедить папу, что, ежели единая любовь к одному лишь мужчине завладела сердцем женщины, созданной на утеху всем и каждому, это низкое преступление и разврат и что папе-де следует запретить этот брак, ибо он оскорбляет всё благородное общество.
Но любовь бедняжки Империи, которая искренне сожалела о своих горестных заблуждениях, была столь трогательна, что смягчила сердца даже самых беспутных кутил, оттого и замолкло злословие и каждый простил Империи её счастье. Как-то во время поста Империа приказала своим слугам поститься, пойти к исповеди и обратиться помыслами к Богу, сама же отправилась к папе, припала к его стопам, с таким усердием каясь в своей любви, что получила отпущение всем своим грехам, и тогда она укрепилась в вере, что отпущение, данное папой, вернёт её душе ту чистоту, которую, как она понимала, ей уже невозможно было принести в дар своему другу. Надо думать, что эта святая купель возымела немалую силу, ибо бедный отпрыск рода де Лиль-Аданов так запутался в расставленных тенётах, столь искусно был обойдён, что вообразил себя в раю и забыл о переговорах, о своём короле, забыл любовь девицы Монморанси, забыл всё на свете и решил жениться на госпоже Империи, чтобы прожить с нею всю жизнь и умереть вместе с нею. Таково было воздействие искусства великой обольстительницы, когда оно обратилось на благо истинной любви. Госпожа Империа дала на прощание королевское пиршество для своих голубков и голубчиков в высокоторжественный день бракосочетания, на которое съехались все итальянские принцы.
В народе говорили, что у невесты миллион золотом. И хотя велико было её богатство, никто не осуждал де Лиль-Адана, а, наоборот, каждый поздравлял его, видя, что ни Империа, ни юный её супруг нимало не пеклись о своих несметных сокровищах, ибо их занимало