Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

твоей дочка, бедненький ты мой, — не отставала от умирающего Тебро.

Дедушка глубоко дышал.

— А сколько ему лет? — спросил меня кто-то шепотом.

— Сто пять, — ответил я.

— Э, сынок, всем бы нам столько прожить…

Темнело, когда дверь открылась и вошла какая-то женщина. Она направилась прямо к дедушке, дотронулась рукой до его лба, потом подошла и села рядом со мной.

— Ох, смерть проклятая, Георгий, бедный ты мой, на кого ты нас покинул! — громко завопила она.

— Послушайте, он еще жив, он, может, все слышит, — жалко, — едва осмелился сказать я.

— Что он уже может слышать, сынок, что! Несчастная ты моя, как же ты теперь без него-то будешь! — принялась она оплакивать бабушку, словно бабушка собиралась прожить еще лет сто на этом свете.

— Георгий, неужто так скоро-то, а! — спросила она снова.

Не знаю, почудилось мне, или на лице стопятилетнего умирающего и впрямь промелькнуло подобие улыбки. Я всю ночь не мог уснуть, под утро написал письмо и поспешил к постели дедушки Георгия.

— Дедушка, я Роман, сын твоего Тамаза, — громко сказал я.

Дедушка с трудом приоткрыл глаза.

— Дедушка, твой Тамаз, мой отец, возвращается, вот, я получил письмо… — сказал я и испугался собственных слов.

Дедушка взглянул на бумагу, которая была у меня в руке.

— Возвращается, — уже смелее сказал я. — Прочитать?

Старик закрыл и вновь открыл глаза.

«Папа, — начал я читать свое письмо, и все, кто был в горнице, притихли. — Не знаю, встретит ли меня кто-нибудь из вас, но все-таки пишу, я вас заставил долго ждать, родной мой, но иначе я не мог, в письме рассказать не могу, а когда ты получишь письмо, через неделю и я сам приеду. Целую тебя крепко. Твой Тамаз».

Дедушка приподнялся, потянулся за письмом, я передал ему бумагу, он взглянул, тихо опустился на подушку, закрыл улыбающиеся глаза и скончался.

— Убил ты его, парень? — спросил меня кто-то.

— Убил его этот мерзавец, — повторило несколько человек. Только бабушка ничего не сказала.

Мы похоронили дедушку Георгия. Лицо покойника улыбалось. Редко доводилось мне видеть на лице умирающего такую беспомощную, спокойную и светлую улыбку…

Перевод А. Златкина.

КАПИТАН

Дверь ему открыла молодая девушка, которую явно смутила его морская шинель.

— Вам кого?

— Я хотел бы видеть Лиану, — отвечал немолодой уже мужчина. «Как похожа», — подумал он и улыбнулся девушке.

— Заходите, пожалуйста, — она широко распахнула дверь. Моряк вошел.

— Раздевайтесь и проходите в комнату, мама скоро вернется, — сказала девушка и еще раз внимательно оглядела его.

Моряку было лет под пятьдесят, он был худощав, продолговатое лицо с синими, слегка выцветшими глазами; он снял шинель, и когда вешал ее на крючок, девушка заметила кусочек вытатуированного на жилистой руке якоря. Без шинели он казался еще более худощавым. Моряк одернул рукав, пригладил рукой волосы и вновь взглянул на девушку.

«Эх, будь он помоложе», — подумала она и улыбнулась.

Капитан вошел в комнату.

— Присаживайтесь сюда, — указала девушка на белое кресло в стиле рококо. Моряк опустился в кресло, неловко сидел несколько минут, затем устроился поудобнее и принялся разглядывать комнату. Стены были увешаны картинами, он узнал почти всех художников, кроме двух или трех, и подивился, откуда здесь столько подлинников таких знаменитых мастеров. В углу камин, из тех, что никогда не топятся, сложенный из черных плиток. Сверху, на каминной полке, выстроились рядком дорогие блюдечки. Кроме кресел, в комнате стоял такой же резной столик, а на нем — пепельница, сделанная из большого, массивного слонового бивня. В ней не было заметно и следов пепла.

«Что же было в этой комнате?» — спрашивал себя моряк.

«Были кресла, только не такие, попроще. На стенах — ничего, или нет, висело несколько простых рисунков и зеркало, небольшое дамское трехстворчатое зеркало с полочкой, где стояла фотография ее матери, и еще та фотография, где мы сняты вместе, и перламутровая пудреница. Допотопный книжный шкаф. Господи, как давно все это было».

Из соседней комнаты донеслись звуки пианино, игравший несколько раз повторил начало. Потом музыка уже не прерывалась. Моряк не мог вспомнить, что именно там играли, но ему очень нравилась мелодия. Инструмент смолк. Раздался бой часов, моряк обернулся. Стенные часы показывали семь. Он извлек из кармана свои часы и сверил их со стенными. Дверь комнаты, откуда слышалась музыка, отворилась, и на пороге показалась девушка.

— Это вы играли? — спросил моряк.

— Да, — смущенно ответила она. — Вам, должно быть, скучно…

— Нет-нет, напротив, мне очень понравилось.

Девушка была польщена. «Я сейчас», — пообещала она и вышла. Немного погодя она появилась снова, неся вазу с фруктами. Вазу она поставила на круглый столик.

— Не беспокойтесь, — сказал моряк.

— Ну, что вы, угощайтесь, пожалуйста, — она взяла нож и принялась чистить яблоко.

«Пальцы совсем как у нее, — подумал он. — Такие же легкие».

— Уж не знаю, почему она запаздывает, — сказала девушка так, словно она была виновата в том, что мать запаздывала.

«Может, не стоило приходить», — почему-то подумалось гостю.

— Угощайтесь, — она пододвинула к нему тарелочку.

— Благодарю.

Что сказать еще, девушка не знала. А моряк не собирался поддерживать разговор, и в комнате воцарилось молчание.

Девушка встала, подошла к часам, вернулась.

— Берите еще, — предложила она. Ему не хотелось, но он взял, улыбнулся и сказал, что очень вкусно.

— Как рано темнеет зимой, — сказала девушка.

— Да, очень рано. — «И голос тот же, и манеры, и походка».

— Вообще-то женщину не принято спрашивать о возрасте, — усмехнулся моряк, обнажая белые зубы, — и все-таки, дочка,