Собрание сочинений в шести томах. т 1 - Юз Алешковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Дьявол с известного времени прописан, проживал и проживает в нас самих. При сведении счетов с Дьяволом не надо забывать, гражданин Гуров, что вы – его самое близкое от вас местожительство. Не надо бегать с топором или другим каким-нибудь излюбленным вашим холодным оружием по улицам, кроя черепа и дурея от чужой, якобы очищающей вас крови.
У Сталина, как и у всех людей, без учета относительных трудностей их жизнеположений, была возможность не обращаться с мысленными проклятиями к Марксу и не ходить по ночам в мавзолей осыпать последними ругательствами Ленина. Если трудно было разобраться в себе самому и подвигнуться на раскаяние, очищение и возрождение, взял да и вызвал бы в Кремль батюшку священника, а то и прошелся бы пешочком до любого уцелевшего от разрушения и открытого Божьего Храма, и там ему, ручаюсь, за полчаса самый неграмотный и неискушенный в богословских тонкостях батюшка поставил бы мозги на место, чтобы Разум пал на колени перед Душою, оскорбленной и убитой его участием в бунте против Жизни. Мог Сталин. И все могли. И, даст Бог, когда-нибудь смогут. Жизнь заставит…
Но тогда не смогли и вместо чувства общей вины, всем даровавшего бы, несомненно, шанс на спасение от силы дьявольской идеи, получили возможность убить и посадить миллионы Дьяволовых, Дьявольфсонов, Дьяволидзе, Сатанянов, Чертскаусисов, Роговых, Копытовых, Бескиных, Адовых, Мукоадских, Нечистолукавских и прочих Преисподних.
Подмена обращения взгляда в себя взглядом, узревшим причину зла в соратниках, в начальстве, в соседе, закономерно сделала направленной энергию мести, сведения счетов и сама собой определила структуру террора.
За пару дней до последнего ночного визита в мавзолей известный физик-разведчик докладывал Сталину о ходе ядерных исследований в лабораториях мира и страны. В который уж раз он старался популярно изложить лучшему другу советской науки физический принцип работы ядерной бомбы. Сталин вдруг вышел на середину кабинета и весело сказал:
– Так, значит, это называется цепной реакцией? Мне она нравится! Мне она подходит! Я люблю, когда так называемый нейтрон налетает грудью на атом урана-238, взрывает его, а тот, в свою очередь, распадается, и, главное, расщепляющихся ядер становится все больше и больше. Подобную цепную реакцию я поставлю на службу НКВД. Дайте физику орден Ленина за цепную реакцию!
Я ни черта не понял в этой реакции, но почуял: скоро начнем охоту. И не ошибся.
И вот оно – началось! И вот тогда до меня дошел физический смысл открытия века! Началась реакция сверху. Через некоторое время, поддержанная снизу обывателем, она усилилась и разгулялась вовсю. Попадавшиеся кое-где честные люди были не в силах удержать от распада в реакторе террора один, десять, сто, тысячу атомов ненависти, накопившегося возмущения, мести, бессмысленной жажды крови, садизма и карьеризма. Подлость расправ оправдывалась искренним убеждением, что она необходима в борьбе с врагами того, что прежде называлось уютной, спокойной и воистину свободной жизнью. Миллионы людей, хлебнув «демократии высшего типа», естественно, заблуждались, думая, что вместо секретаря обкома в город въедет на белом коне благородный губернатор, а за ним – полки благородных чиновников различных ведомств, давших клятву содействовать благоустройству обывателя.
Тюрьмы и лагеря были переполнены. Подследственных держали в школах, детсадах, детяслях, на стадионах и в товарных вагонах.
Один конструктор получил премию – пятьдесят тысяч рублей – за проект следственно-судебного поезда. Поезд черно-белой полосатой каторжной расцветки состоял из пятнадцати товарно-пассажирских вагонов. Арестованный враг народа должен был пройти против хода поезда из переднего товарного вагона в пассажиро-канцелярский, где на него оформлялось дело. Затем – на остановке – судебный вагон. Стены его раздвигались, и жители одного из российских городов следили, по замыслу молодого инженера, за ходом короткого процесса. Стоянка следственных поездов, по мнению Кагановича, должна была неуклонно сокращаться, с тем чтобы при коммунизме их вообще упразднить. Выслушав приговор, враг народа обязан был публично спеть песню Ильича и старых большевиков, дожидавшихся своей очереди в черно-белых товарных вагонах: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне – остановка!» Затем в зависимости от приговора врага отправляли либо в вагон-барак, либо в конечный вагон, который предполагалось назвать «кончаловкой». Крематорий, работавший на дармовой энергии околоколесного генератора, принимал врага, расстрелянного при переходе через вагон-выставку «20 лет побед и достижений». Пепел врага развеивался, вылетая из поддувала, по обеим сторонам дороги. В поезде имелись библиотека, кинозал, вагон-пытка и вагон-ресторан. На груди паровоза «Иосиф Сталин» конструктор уже видел устрашающий врага афоризм: «Был человек, и нет человека». Под ним бронзовая подпись: И. Сталин.
Каганович подарил этот проект вождю 21 декабря 1937 года на день рождения. Сталин ознакомился с ним и сказал:
– Ты, Лазарь, самый глупый еврей из евреев, но инженер-то что думал? Может быть, нам теперь выпустить эскадру следственных самолетов с решетками на иллюминаторах? Вы что, с ума сошли? Может быть, переделать «Аврору» в Бутырки?
Инженер этот был взят мною в поезде «Москва-Ялта». Дело его, не выходя из купе, я закончил за сутки. Он сознался в том, что сделал провокационный проект следственного экспресса «Следэкс» по заданию польской разведки, желавшей восстановить мнение Запада против Сталина. На перроне в Ялте мы простились. На прощание я сказал: был человек, и нет человека. После чего инженера увезли в ялтинские подвалы. Случившееся он воспринял, как воспринимают возмездие: крайне неприязненно и с большим удивлением. Вот как…
Зачем я вам все это рассказываю? А я, собственно, рассказываю вовсе не вам. Рябов записывает нашу беседу. Я буду прокручивать запись до глубокой старости, а потом завещаю французской или итальянской детворе. Может пригодиться.
55
Короче говоря, смена руководства происходила повсеместно. Конечно, этим пользовались самые отъявленные злодеи, не верившие, повторяю, ни в Бога, ни в Идею Дьявола, и благодаря им государство становилось тем, чем оно является ныне. Структура его хорошо известна. Но укрепление государства проходило под все теми же лозунгами, и не были провозглашены новые цели существования общества. Прежними остались и идеалы. Дьявол, казалось, заключил договор с партией. Он ей – неограниченную власть, она ему – лозунги, идеологию, цели. Это устраивало всех, включая Сталина. Сменить вывеску и выкинуть на свалку партийную религию он не рискнул. И поступил по-своему неглупо, потому что иной выбор привел бы его к краху и гибели… Но я забежал вперед.
Если бы в те годы какой-нибудь надмирный наблюдатель имел возможность присмотреться к образу поведения сотен тысяч людей, почувствовать их настроение и проникнуть в логику поступков, то его поразило бы безумие странного зрелища.
Одни старались первыми крикнуть «Враг! Враг!», спасая тем самым свое положение и застраховывая себя от ареста. Другие химичили доносы или публично шельмовали и парт-функционеров, и невинных граждан ради любой выгоды: ордера на квартиру, продвижения по службе и т. п. И те и эти поступали обдуманно и рассудительно. Ничего метафизического в их поступках не было.
Разумеется, о нечистой силе, о Дьяволе как Разуме, утратившем Бога, они не думали. Органической была уверенность, что Зло вообще и принципиально существует вне их самих. Поэтому не было зрелища трагикомичней, когда брали некоторых считавших себя кристаллически честными партийцами и только что угробивших других травлей и доносами. Тогда они вопили в наших кабинетах: «Вредительство! Мы напишем Сталину! Он вас расстреляет!»
Со стороны многие тысячи людей, бросившиеся в бой с теми, кто олицетворял для них нечистую силу, могли показаться людьми, до смерти напуганными в ночном лесу мелькнувшей перед глазами тенью, треском сучка, шорохами, вскриком птицы, шуршанием гада. Ужас подбирается в такие минуты к сердцу человека, не отступает, переходит в наваждение, и, чтобы избавиться от него, человек бежит по дороге, еще сильнее подгоняемый ужасом, или безумно воет, смелея от звука собственного голоса, и почти наверняка спятил бы от необъяснимого страха, если бы в последней отчаянной попытке одолеть чертовщину не бросался бы с палкой в чащу, колотя по ветвям, по притаившейся рядом тьме, кружась на одном месте и полагая, что кружением с палкой он образует вокруг себя мертвое пространство. Безумен вид такого человека, и спасение для него от сумасшествия иногда в том, что не может он взглянуть на себя со стороны и ужаснуться образу своего безумия.
А если так ведут себя во тьме душевной и в помрачении разума многотысячные толпы людей, преследуемые страхом, потерявшие ориентиры в кишащих гадами чащах коммуналок, в смрадных конторах, заваленных буреломом костей, в террариумах и лабиринтах бюрократии, если толпы людей колошматят, спасаясь от наваждений, кого попало налево и направо, колошматят начальство, продавцов, спекулянтов, евреев, латышей, снабженцев, грузин, эскимосов, секретарей парткомов, профкомов, месткомов, командиров дивизий, хохлов, политруков, казаков, наркомов, секретарей ЦК, колошматят, откатываясь вместе с валом террора от Сталина, и вновь, по второму разу и третьему, топоча, проносятся с дубовой дрыной по поредевшим, припугнутым чащам и переставшим шипеть террариумам, то таким же безумным в тысячекратном своем увлечении показался бы им образ их собственных действий, взгляни все они на него хоть на миг со стороны?
