Собрание сочинений в шести томах. т 1 - Юз Алешковский

А если так ведут себя во тьме душевной и в помрачении разума многотысячные толпы людей, преследуемые страхом, потерявшие ориентиры в кишащих гадами чащах коммуналок, в смрадных конторах, заваленных буреломом костей, в террариумах и лабиринтах бюрократии, если толпы людей колошматят, спасаясь от наваждений, кого попало налево и направо, колошматят начальство, продавцов, спекулянтов, евреев, латышей, снабженцев, грузин, эскимосов, секретарей парткомов, профкомов, месткомов, командиров дивизий, хохлов, политруков, казаков, наркомов, секретарей ЦК, колошматят, откатываясь вместе с валом террора от Сталина, и вновь, по второму разу и третьему, топоча, проносятся с дубовой дрыной по поредевшим, припугнутым чащам и переставшим шипеть террариумам, то таким же безумным в тысячекратном своем увлечении показался бы им образ их собственных действий, взгляни все они на него хоть на миг со стороны?

Причем партийцы в эти годы колошматили обывателя, обыватель партийцев, партийцы друг друга сверху донизу и снизу доверху. Это была повальная, в сплошной ночи, населенной гадами, призраками и тенями страха, грызня, где разнуздались все истекшие тысячелетия и выпущенные на волю Дьяволом в очередной стадии Великого эксперимента. И в этой темной ночной грызне каждый грыз другого, кусал, рвал и терзал ближнего, брыкался, впадал в конвульсии, тянулся зубами к горловым хрящам, мотал за космы, колотил башкой о камни пола. В этой кромешной грызне, разрываемой воплями и воем, по ошибке, бывало, грызли сами себя. В ней гибли совершенно невинные.

Постигнуть логику развития террора было абсолютно невозможно: она отсутствовала. Жертвы, фантастически убежденные в полной непричастности Сталина к развязыванию бойни, очень удивились бы, узнав, что он первый дал сигнал начала. Еще больше они удивились бы, что при всей видимости того, что Сталин непосредственный инициатор террора, он таковым, в сущности, не был. Просто он очумел, так же, как все, от вселившихся бесов и от дружного взаимодействия, породившего в миллионах людей ощущение присутствия в их жизнях одной пронизывавшей все закоулки мира страшной всесильной Силы, от которой, казалось, не было уже спасения.

Сталин покуривал якобы невозмутимо трубочку, и поэтому даже самые приближенные не могли заметить, что и он, внутренне обезумев и воя от наседавшей на хвост нечистой силы, отмахивался дубинкой, кружился на одном месте, кусался, прятался, и чем спокойнее он вел себя в то время внешне, тем очевидней для меня было, что это он притаился за кустом, стараясь ни дыханием, ни движением не выдать рыщущей нечистой силы своего присутствия в мире.

Но когда он подписывал смертные приговоры, давал указания, намекал, лукавил, шутил, благодушествовал, можно было заметить и понять, что в природе каждого его слова, жеста и дела – страх погони и страстное желание раз и навсегда отмахнуться от жуткой Силы, минутное освобождение от которой было иллюзией. Она таилась внутри него самого так же, как внутри всех жаждавших от нее освободиться. Поэтому и безумен был образ их действий, образ всего великого террора…

56

Без привлечения к ответственности Дьявольской Силы объяснения смысла многих явлений тех лет были неубедительными, поверхностными и тавтологичными. Дьявол заметал, как всегда, следы, подсовывая пытливым умам и возмущенным душам излюбленные и верные фигуры отвлечения от сути дела: вредительство, произвол карьеристов и так далее. Все это дало право одному моему подследственному попытаться передать на Запад рукопись книги «Метафизика террора». Донес на него лучший друг, считавший метафизическую концепцию объяснении террора оскорбительной для памяти многих тысяч погибших в застенках Ежова и Берии «кристаллически честных большевиков». Причем друг не просто втихаря донес, а поставил эссеиста в известность о том, что идет на прием в НКВД.

Рукопись книги эссеист, по его словам, сжег. Я эту версию принял. Мы много беседовали. Вы познакомились, гражданин Гуров, с основными его взглядами, изложенными мной сумбурно, но в общем верно…

За долгие годы работы я заметил одну любопытную и глубоко взволновавшую меня вещь!

Среди тысяч прошедших в разное время через мои палаческие руки людей было очень много единомышленников. Связь их между собой исключалась. Но все они, словно сговорившись в бесстрашных и откровенных беседах-допросах, толковали о Дьяволе, приблизительно одинаково формулируя его сущность как Разума, отпавшего от Бога, и поражая меня интерпретацией мировых катаклизмов и необычными историософскими построениями… Вы не понимаете, что это такое?… Надо было читать больше, а не блядствовать и пьянствовать… Вон у вас – библиотека уникальная… Вывезу я ее перед казнью… Вывезу!…

Так вот, временами многие подследственные – кое-кого из них я сумел освободить – казались мне членами одного ордена, тайным, не поддающимся разоблачению органами братством. Все они толковали о личной и общей вине, о гармоническом союзе в Человеке Разума и Души, о бедствиях, которые постигают как отдельного человека за время его единственной жизни, когда Разум, отпав от Бога, теряет связи с Душой, благодатно питающей его силы, так и Народ, общество и государство, переживающие отдельного человека и миллионы людей, но наследующие их заблуждения, накапливающие век за веком, год за годом, день за днем их грехи и зло.

Братья – так не без зависти называл я их про себя – были непохожими друг на друга людьми с разными интеллектами, темпераментами, манерами поведения, нервишками и привычками, поклонявшимися Ягве, Христу, Магомету, Будде и, как я уже говорил, Мировой Гармонии, Бесконечности, Изумительной Константе и Континуальному Потоку Сознания. Но то, что у партийцев, теряющих в своем стаде лицо, считается верностью уставу, было у братьев свободным отношением к глубоко прочувствованной истине. Вера в общий замысел, реализующийся в истории, содействие ему стремлением к жизни, сформулированный как цель человека и Творца, была неизмеримо животворней и достойней так называемой и чаще всего фиктивной партийной дисциплины. Свет Образа жизни, Смерти и Воскресения Христа сообщал братьям во Христе смысл их нелегких судеб. Страдание они не считали незаслуженным и случайным… Ничего необъяснимого, на их взгляд, в терроре не было. Они ожидали его с непомерной грустью и мукой, чувствуя бессилие предотвратить надвигающийся мрак, и молились за изгнание Дьявола из душ людских. Они утверждали, что в силах человека оборвать на себе цепную реакцию распространения вражды и зла, предотвратить взрыв ненависти к Дьявольской Силе обращением взгляда на свою вину или мгновенным прощением вины другому человеку, что равносильно обрыву в нем цепной реакции Зла.

Самым удручающим и приводящим Братьев в уныние было то, что пока еще доводы Разума, отпавшего от Бога, более популярны среди массы людей, чем премудрость Божья. Ее они понимали как воспитанное в себе, если не дарованное от рождения, умение соразмерить в мысли и поступке временное и тленное с бесконечным и бессмертным и прикинуть, соразмеряя, что ты, теряя, приобретаешь, и что ты, потеряв, приобретешь. Добро или Зло?

А вдруг, говорю я, Злу столько же срока, сколько Добру? «Сказано – будьте как дети! – ответил мне, не помню уж кто, и добавил: – Жизнь бесконечно старше Разума». Тут я решил его запутать. Если, говорю, она старше, то логично было бы отнести детскость состояния именно к младшему Разуму!

Не ловите, говорит, меня на удочку, гражданин следователь. Не поймаете. Жизнь – вечная детскость, и вполне в наших силах быть детьми до конца дней. А чтобы рассуждение устраивало вас лично, на что мне лично наплевать, то я вам скажу вот что: да, жизнь старше Разума, но в тот самый миг, когда он, завидуя взрослости, отпадает от ее бесконечной наивности и до-верия, а до-верие это и есть детская неосознанная вера, в тот же самый миг он становится маленьким старичком, в котором осталось от жизни, если не выродилось, одно умение и одна страсть – логически мыслить. Будьте как дети, граждане следователи!

Пашка Вчерашкин зазвал меня однажды выпить и закусить в «Поплавок». Столик одинокий на корме не прослушивался.

– Ну, Рука, – говорит Пашка, – новая житуха начинается. Я уже прижал идею к ногтю. Всех большевиков отовсюду вымел начисто. Евреев-технократов стараюсь не брать: думать будет и проектировать некому. Лучшие инженерные кадры России вырезал твой шеф. Пусть пока трудятся евреи. Придет время – прижмем. Из органов пошарим и из аппарата партийного. В институтах нервишки потреплем. Хватит. Завоевывайте Палестину и гуляйте как знаете. Я бы лично сам ее для них из сочувствия завоевал. Клянусь! Я не фашист, но не желаю, чтобы за меня решали горячие еврейские головы судьбы России. Так что пущай пока трудятся мои евреи. Они ребята деловые, неглупые и устрашены как следует. Не скоро очухаются. Наш же русак, Рука, ты не представляешь себе, как деморализован. Гражданская, НЭП, коллективизация, индустрия, между ними аресты, кампании, чистки, бунты, митинги, трудовые вахты, собрания… Вася! Очумели мои вассалы! Очумели от этой идейной, мать ее ети, жизни! Руки у них опущены, только молодые кретины трудятся не из-под нагайки. Остальные пьют, воруют, сачкуют, держат камень за пазухой. Сейчас хоть вздохнули немного. Почуяли, вроде меня, что свежачком повеяло. Дай-то Бог! Дай-то Бог!… Будь здоров! За твою работенку! Ты у нас на переднем крае! Пересажайте большевичков как можно больше. Я прикидываю, что годка через четыре поснимаю я на хер весь красный цвет с домов и стен, книги на макулатуру отдам кое-какие, а то говно печатают всякое марксистское, а на «Графа Монте-Кристо» бумаги не хватает… Церкви пооткрываю, чтобы совести мои русаки там набирались, а не в каталажках, месткомах и вытрезвителях. Я уже проект восстановления частного хозяйства и снабжения начирикиваю потихоньку. Жить по-человечески начнем. Мы же суши сколько имеем, Вася! Страной великой стать можем, а не большевистским пугалом, набитым жестокостью, детдомовской ложью, кнутами, онанизмом и уроками всяких биографий… Наливай еще! Все-таки хоть и злодей Сталин, а мудер! Мудер! Сними он сейчас вывеску и красноту со стен – с ходу разброд начнется… Думать страшно – какой!… И нас с тобой пошарят почище, чем шарим их мы! Помяни мое слово. Нам, Вася, нужна рука Сталина, моим вассалам – моя. Сильная причем. А вот без твоей лапищи я лично обойдусь. За Руку, Вася!