Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Игтрауд улыбалась: она читала его сердце, как открытую книгу. «Уже впустил, друг мой, уже впустил», — как бы говорил её проницательно-ласковый взгляд, но она тактично промолчала. Женщина, в которую он был влюблён, сидела за одним столом с ним, смущённо опустив ресницы, он тоже избегал смотреть в её сторону. На время обеда он снял перчатки, они лежали у него на коленях, но когда настала пора подниматься из-за стола, его руки вновь спрятались в тугих чехлах из чёрной и плотной, шелковисто блестящей ткани.
Дождь наконец прекратился, в саду было прохладно и сыро, но дышалось просто чудесно, и Онирис с Эллейв и Эвельгером вышли прогуляться. У госпожи Игтрауд были дела, Одгунд отсутствовала дома по долгу службы, а Трирунд с Иноэльд уехали в офицерский морской клуб, где можно было приятно провести время за беседой, игрой в «семь черепов» или чтением свежей газеты, а также послушать музыку и потанцевать. Можно было выпить чашку отвара тэи или что-нибудь покрепче. Иногда в клуб заглядывали дамы в поисках супруга. Чем бы в это время офицеры ни занимались, при появлении госпожи они были обязаны вскочить и встать навытяжку. Иногда дама проходила мимо, иногда бросала только взгляд, иногда могла пригласить на чашечку отвара.
Батюшка Гвентольф ввиду сырости в саду сегодня не возился и занимался какими-то финансовыми подсчётами, дядюшка Роогдрейм после обеда отбыл в Корабельную школу, госпожа Эльвингильд также уехала по делам. Онирис, шагая под руку с Эллейв, бросала на неё взгляды в надежде увидеть улыбку, но супруга всё ещё была погружена в невесёлые мысли. Эвельгер тоже не отличался разговорчивостью.
— Меня вот что гложет, милая, — проговорила наконец Эллейв, озабоченно хмурясь и глядя вдаль сквозь напряжённый и ожесточённый прищур. — Я имела несчастье оставить на «Прекрасной Онирис» твой маленький портрет, который ты мне подарила. Каюсь и кляну себя: забыла в своей каюте! И теперь меня лишает покоя мысль... А если его найдёт кто-то из этих негодяев? Или он попадёт к самой Йеанн? Меня это просто в бешенство приводит! Я не хочу, чтобы твоего изображения касались бесстыжие и наглые руки этих подонков! Чтоб их бессовестные глаза смотрели на твоё милое личико, чтобы они ухмылялись сладострастно, предаваясь непристойным мечтам... — Она оскалилась, дёрнув верхней губой, зарычала сквозь клыки. — Как, как я могла забыть его?! Я уже сто раз прокляла себя за это...
— Ничего, родная моя, это всего лишь портрет, неживое изображение, — попробовала утешить её Онирис, поглаживая по руке. И добавила с улыбкой: — Живой оригинал-то с тобой!
— Будь благословен этот самый милый на свете оригинал! Да хранит его наша богиня! — воскликнула Эллейв, с нежностью и обожанием прильнув губами к её щеке, а потом покрыв поцелуями её руку. — Я до сих пор не могу поверить своему счастью и благодарю Волчицу за исполнение моего желания... Ты — моя жена, чего мне ещё желать? Но вот этот, казалось бы, пустяк не даёт мне покоя. Ненавижу этих пиратов! Они как паразиты. Наглые, бесстыжие. И трусливо бегут при встрече с кораблём флота Её Величества... Знают, сволочи, что не выдержат бой, вот и драпают. Но чтобы угнать корабль... Да ещё прямо из столичного порта! Прямо из-под носа у портовой охраны! Буквально на глазах у всех! Это ж какую дерзость надо иметь! Неслыханно, просто неслыханно!
— Всё-таки Йеанн — незаурядная личность, — молвил Эвельгер задумчиво. — О её выдающемся преступном таланте говорит уже хотя бы необычайная продолжительность её пиратской карьеры... Обычно век морского разбойника недолог: три, пять, семь, самое большее — десять лет. Те, кто пиратствует пятнадцать, считаются редчайшими везунчиками. Но чтобы разбойничать тридцать пять лет и ни разу не попасться — это о чём-то говорит.
— Этой незаурядной личности более всего пристало болтаться в петле, — с ожесточением проговорила Эллейв, стискивая челюсти и яростно поигрывая жевательными мышцами. — Но один раз её, кажется, всё-таки ловили... Правда, ей удалось уйти от правосудия и в тот раз.
— Да, благодаря её чарам, с помощью которых она может ловить в свои сети невинных и неискушённых жертв, — кивнул Эвельгер. — Она любит женщин... И те, кажется, отвечают ей взаимностью.
В свете этого уточнения становилось понятно беспокойство Эллейв из-за забытого портрета: тот мог заинтересовать бывалую разбойницу-сердцеедку, мимо такой красоты та просто не могла пройти.
— Онирис, любовь моя... Я прошу тебя не совершать морских путешествий, пока корабль не будет отбит у пиратов, и пока Йеанн не попадёт наконец в руки правосудия, — сказала Эллейв. — До этого момента ты можешь быть в опасности.
Онирис вспомнился портрет с наградой за голову этой живой легенды. Дерзкий, пристально-прямой взгляд пробирал неприятными мурашками, и она невольно прижалась к Эллейв, словно ища у неё защиты. Та обняла её за плечи.
— Всё будет хорошо, милая. Главное — держись подальше от моря, пока не станет достоверно известно о поимке этой наглой разбойницы.
— Но сколько мне сидеть дома? Полгода, год? Или пять лет? — воскликнула Онирис, расстроенная и обеспокоенная. — Если она такая искусная и неуловимая, неизвестно, когда её поймают... И что же, мне теперь даже батюшку и братцев не навестить?
— Милая, «стражи» вышли на целенаправленную охоту, — твёрдо сказала Эллейв. — Они станут преследовать Йеанн, пока не изловят. Всё очень серьёзно, эти ребята — отборнейшие моряки и воины. Абы кого в «стражи» не набирают, Эвельгер не даст соврать.
— Да, госпожа Онирис, твоя супруга права, — согласился тот. — «Морские стражи» — элита нашего флота. Полагаю, Йеанн недолго осталось пиратствовать.
Вечером они снова собрались на веранде у жаровни, и госпожа Игтрауд читала свои стихи. Эвельгер предпочёл держаться на некотором расстоянии от всех — стоял у бокового столба веранды со скрещенными на груди руками и расставленными ногами. Он расположился вне пределов прямой видимости, за спинами у сидевших в креслах и на диванах членов семейства. Луч взошедшего ночного светила лежал бликом на его гладкой голове, а очертания его могучей спины и широких плеч внушали уважение и говорили о большой силе. К Онирис он стоял вполоборота, и ей видно было одно его заострённое ухо с кисточкой тёмной шерсти и одна шелковистая и густая, с горделивым изгибом бровь. На повёрнутой к ней щеке темнел чёткий
