История целибата - Элизабет Эбботт

На протяжении последовавшего целомудренного периода – шести лет, чтобы быть точными, Джон искусно придумывал правдоподобные объяснения отказа от исполнения супружеских обязательств. Он говорил, что терпеть не может детей и не вынес бы тех неудобств, которые возникли бы в том случае, если бы беременная или кормящая ребенка Эффи сопровождала его в путешествиях по Европе. Эффи возражала ему, говоря, что люди заключают браки, чтобы рожать и воспитывать детей, а воздержание от этого граничит со святотатством. Глупости, отвечал Джон, разве она не знает, что самые святые люди были целомудренными?

Шок, испытанный Джоном при виде обнаженного тела Эффи, стал для него первым предчувствием того, что он непригоден для плотских наслаждений. Его странное воспитание, почти лишенное друзей детства, с которыми он играл в детские игры, и игрушек, не подготовило его к реалиям семейной жизни. Кроме всего прочего, он был настолько тесно связан с родителями, что понятия не имел, как жить независимо от них. На протяжении всей жизни они оставались для него единственным источником финансовой поддержки, с ними он чувствовал себя эмоционально комфортно, они давали ему важнейшие советы личного характера и служили ему моральным авторитетом. Семья Раскиных была глубоко разочарована женитьбой Джона на Эффи. Они рассчитывали на то, что он найдет себе более эффектную светскую подругу жизни, и потому отказались присутствовать на церемонии его бракосочетания. Позже, пытаясь найти оправдания тому, что произошло, Эффи приписывала неудачу их брака постоянному вмешательству в их жизнь родственников мужа.

Раскины установили modus vivendi[894], устраивавший тех и других, хотя Эффи всегда стремилась иметь детей. (Когда Эффи выходила замуж, ее мать была беременна тринадцатым ребенком.) Они жили отдельно, и вскоре за Эффи закрепилась репутация такой очаровательной, остроумной и смышленой гостьи, что ее наперебой приглашали все родные и знакомые. Более того, она так заботилась о сохранении собственного целомудрия и поддержании безупречной репутации, что никто не мог обоснованно обвинить ее в непристойном сексуальном поведении.

Эффи не только вышла замуж девственницей, она обожала своего мужа. «Я никогда не смогу полюбить никого в мире, кроме Джона… Я немного не от мира сего – не умею плести всякие козни, потому что все, что меня касается, должно быть открыто, как ясный день»[895]. А Джон был себе на уме и втихаря пытался скомпрометировать Эффи отношениями с другими мужчинами. Попыткой такого рода, достойной самого сурового порицания, стало приглашение блестящего молодого художника Джона Эверетта Милле провести несколько недель в небольшом сельском коттедже с целомудренным семейством Раскиных. Сексуальное напряжение между Милле и Эффи было так сильно, что, казалось, его можно пощупать пальцами, и Милле сам понял, что Джон нарочно создал эту ситуацию, чтобы избавиться от Эффи. Возмущенный и полный решимости, он сделал все, чтобы не попасть в западню, устроенную ему Джоном.

К тому периоду развития супружеских отношений Джон открыто признавал, что их союз оказался ошибкой. Эффи была совершенно подавлена, когда в ее двадцать пятый день рождения муж сказал ей, что никогда не будет исполнять свои супружеские обязанности, поскольку:

греховно вступать в такую связь, как будто я не просто очень порочен, а, по крайней мере, безумен, и ответственность за то, что я мог бы иметь детей, была бы слишком велика, потому что я совершенно неспособен их вырастить[896].

В итоге они возненавидели друг друга. В 1854 г. Эффи, в конце концов, рассказала о своем бедственном положении подруге – леди Истлейк, супруге сэра Чарлза Лейка, президента Королевской Академии художеств. «Скажи об этом своим родителям, – посоветовала ей леди Истлейк, – поскольку закон предусматривает оказание помощи в ситуациях такого рода». Эффи с родителями начали тайные приготовления к освобождению ее от брачных уз. Они наняли юристов, и Эффи осмотрели двое докторов. Оба заявили, что она девственна, причем один из них был «как громом поражен» этим обстоятельством. Вскоре Эффи ушла от мужа и стала жить с родителями. Были задействованы юридические механизмы. Джону вручили документы на развод, он защищался, заявляя, что Эффи была ненормальна психически. Леди Истлейк пришла в ярость. Она начала кампанию, направленную против выдвинутых Джоном обвинений, объехала огромное количество своих друзей и в подробностях рассказала им о сложном положении, в котором оказалась Эффи. Вскоре лондонское общество было настроено против Джона, поскольку брак без исполнения супружеских обязанностей был немыслим и так же порочен, как добрачные половые отношения.

Церковный суд заслушал свидетельские показания, назначенные судом врачи, включая accoucheur[897] королевы Виктории доктора Локока, осмотрели Эффи и подтвердили сохранение ею девственности. То же самое в письменных показаниях, данных под присягой, сделал Джон. После этого брак расторгли на основании того, что «Джон Раскин был неспособен осуществлять брачные отношения по причине неизлечимой импотенции»[898]. (Это было не вполне верно, поскольку, как он не напрямую признавался в письме доверенному лицу, на протяжении жизни он занимался мастурбацией.)

Спустя год Эффи и Милле сыграли свадьбу. Бедняжка Эффи второй раз пережила необычную брачную ночь, потому что Милле, рыдая, признался ей, что он, как и Джон, ничего не знал ни о женщинах, ни о половых отношениях. А что, если и он не был способен реализовать себя как мужчина? Эффи его успокоила и ободрила. Два месяца спустя она была беременна первым из их восьмерых детей.

Ее бывший муж, довольный, что избавился от жены, вновь съехался с восторженно встретившими его родителями. Он продолжал хранить целомудрие, но (как и его современник Льюис Кэрролл) влюблялся в девочек «как в каждую розу утренней зари», а когда они достигали зрелости, терял к ним интерес[899].

Однако с нимфеткой Розой Ла Туш дело обернулось по-другому. Джон стремился на ней жениться, несмотря на несколько десятков лет разницы в возрасте. Мать Розы не была в восторге от его намерения. Она поступила мудро, связавшись с Эффи, которая в подтверждение собственной правоты в отношениях с Джоном рассказала ей об интимных подробностях (точнее, об их отсутствии) своего с ним брака. Это стало концом надежд Джона на женитьбу на расцветавшей Розе. Он умер девственником; единственным выходом его сексуальной энергии была мастурбация, поскольку пожизненно соблюдавшийся им целибат определялся отвращением, испытывавшимся им к телу взрослой женщины.

Сэр Исаак Ньютон врачевал разбитое сердце

Сэр Исаак Ньютон был либо девственником, либо почти всю жизнь соблюдал целибат. Его единственная сильная любовь осталась нереализованной, и началась она достаточно поздно в его жизни, когда ему было уже прилично за сорок. Его компаньоном стал Фатио де Дюилье, привлекательный двадцатитрехлетний швейцарский математик. Фатио жил в Лондоне, разделял страсть Ньютона к их общей научной дисциплине и отвечал взаимностью на его привязанность. На протяжении шести лет они были неразлучны. Потом Фатио серьезно заболел. Одновременно он был потрясен тревожными новостями о семье и финансовом кризисе в Швейцарии. Какое-то время казалось, что ему придется вернуться домой. От этой мысли Ньютон становился сам не свой и умолял его переехать в Кембридж, откуда получил предложения на работу преподавателем и где мог бы поддержать своего компаньона. По причинам, оставшимся неизвестными, Фатио отклонил его предложение, и в 1693 г. они с Ньютоном разорвали отношения.

Прямым результатом этого было погружение Ньютона в исступленную, бредовую депрессию. Он стал параноидально подозрительным и набрасывался на друзей, обвиняя их в том, что они бросили его и предали. «Сэр, – писал он Джону Локку, – придерживаясь мнения о том, что вы постарались впутать меня в истории с женщинами, а также действовали другими средствами, которые нанесли мне большой ущерб… лучше б вы сдохли». Сэмюэлю Пипсу он направил официальное уведомление об окончании их дружбы. После того как его друзья реагировали на такие выходки по-доброму и с пониманием, он извинялся, возлагая вину за неспровоцированные нападки на бессонницу.

Ньютон пребывал в состоянии глубокой депрессии восемнадцать месяцев. Эмоционально ему удалось оправиться, но творческие научные способности в полном объеме так к нему и не вернулись. Вместо творческой работы он был назначен на Королевский монетный двор – сначала в качестве смотрителя, а потом мастера с высокой зарплатой. Хотя эта должность обычно рассматривалась как синекура, он решил отнестись к своим обязанностям серьезно. Ученый рассматривал себя как сторожевого пса национальной валюты, разыскивал и преследовал фальшивомонетчиков с таким же накалом страсти, с каким раньше относился к Фатио. В результате его стараний часть этих преступников закончили жизнь на виселице. Возможно, они становились жертвами такой же тлевшей в нем ярости, какую раньше он испытывал к некоторым своим друзьям.