Европейская поэзия XIX века - Антология

ВЕСЁЛЫЙ МЕРТВЕЦ

Перевод В. Портнова

В разрыхлённой улитками мягкой землеВырыть яму сподручнее, чем на погосте.Пусть на дне успокоятся старые костиИ уснут, словно рыба в подводном тепле.

Ненавижу надгробья в кладбищенской тьме.Не питаю к слезам ничего, кроме злости.Лучше воронов чёрных зазвать к себе в гости.Лучше биться в когтях, чем лежать на столе.

Червь безухий, безглазый и мрачный мудрец,Принимай, появился весёлый мертвец.Не стесняйся и ешь — я добыча твоя.Я же плоть без души, я гнильё из гнилья.

Сын гниенья, ты учишь последней науке.Неужели возможны здесь новые муки?Я же плоть без души, я гнилье из гнилья!

СПЛИН

«Когда свинцовость туч…»

Перевод И. Чежеговой

Когда свинцовость туч нас окружает склепом,Когда не в силах дух унынье превозмочь,И мрачен горизонт, одетый черным крепом,И день становится печальнее, чем ночь;

Когда весь мир вокруг, как затхлая темница,В чьих стенах — робкая, с надломленным крылом,Надежда, словно мышь летучая, кружитсяИ бьется головой в бессилии немом;

Когда опустит дождь сетчатое забрало,Как тесный переплет решетчатых окон,И словно сотни змей в мой мозг вонзают жало,И высыхает мозг, их ядом поражен;

И вдруг колокола, взорвавшись в диком звоне,Возносят к небесам заупокойный рев,Как будто бы слились в протяжно-нудном стонеВсе души странников, утративших свой кров,—

Тогда в душе моей кладбищенские дрогиБезжалостно влекут надежд погибших рой,И смертная тоска, встречая на пороге,Вонзает черный стяг в склоненный череп мой.

ЖАЖДА НЕБЫТИЯ

Перевод В. Шора

Когда-то, скорбный дух, пленялся ты борьбою,Но больше острых шпор в твой не вонзает крупНадежда. Что ж, ложись. Будь, как скотина, туп,Не вскакивай, влеком вдаль боевой трубою.

Забудь себя, смирись. Так велено судьбою.

О дух сраженный мой, ты стал на чувства скуп:Нет вкуса ни к любви, ни к спору, ни к разбою…«Прощай», — ты говоришь литаврам и гобою;Там, где пылал огонь, стоит лишь дыма клуб…

Весенний нежный мир уродлив стал и груб.

Тону во времени, его секунд крупоюЗасыпан, заметен, как снегом хладный труп,И безразлично мне, земля есть шар иль куб,И все равно, какой идти теперь тропою.

Лавина, унеси меня скорей с собою!

ПРЕДРАССВЕТНЫЕ СУМЕРКИ

Перевод В. Левика

Казармы сонные разбужены горнистом.Под ветром фонари дрожат в рассвете мглистом.

Вот беспокойный час, когда подростки спят,И сон струит в их кровь болезнетворный яд,И в мутных сумерках мерцает лампа смутно,Как воспаленный глаз, мигая поминутно,И, телом скованный, придавленный к земле,Изнемогает дух, как этот свет во мгле.Мир, как лицо в слезах, что сушит ветр весенний,Овеян трепетом бегущих в ночь видений.Поэт устал писать и женщина — любить.

Вон поднялся дымок и вытянулся в нить.Бледны, как труп, храпят продажной страсти жрицы,Тяжелый сон налег на синие ресницы.А нищета, дрожа, прикрыв нагую грудь,Встает и силится скупой очаг раздуть,И, в страхе пред нуждой, почуяв холод в теле,Родильница кричит и корчится в постели.Вдруг зарыдал петух и смолкнул в тот же миг,Как будто в горле кровь остановила крик.В сырой, белесой мгле дома, сливаясь, тонут,В больницах сумрачных больные тихо стонут,И вот предсмертный бред их муку захлестнул.Разбит бессонницей, уходит спать разгул.

Дрожа от холода, заря влачит свой длинныйЗелено-красный плащ над Сеною пустынной,И труженик Париж, подняв рабочий люд,Зевнул, протер глаза и принялся за труд.

РАЗДУМЬЕ

Перевод М. Донского

Будь мудрой, Скорбь моя, и подчинись Терпенью.Ты ищешь Сумрака? Уж Вечер к нам идет.Он город исподволь окутывает тенью,Одним неся покой, другим — ярмо забот.

Пускай на рабский пир к тупому Наслажденью,Гоним бичом страстей, плетется жалкий сброд,Чтоб вслед за оргией предаться угрызенью…Уйдем отсюда, Скорбь. Взгляни на небосвод:

Ты видишь — с высоты, скользя меж облаками,Усопшие Года склоняются над нами;Вот Сожаление, Надежд увядших дочь.

Нам Солнце, уходя, роняет луч прощальный…Подруга, слышишь ли, как шествует к нам Ночь,С востока волоча свой саван погребальный?

CONFITEOR[318]

Перевод Н. Стрижевской

О, как прекрасен конец осенних дней! Мучительно-прекрасен! Он исполнен тех дивных ощущений, которым придает очарование их неопределенность, — нет недоступнее вершины, чем бесконечность.

Какое наслаждение погружать взгляд в бездонность небес и моря! Молчанье, одиночество, бескрайняя лазурь и маленький дрожащий парус на горизонте (такой же заброшенный и неприметный, как моя изломанная жизнь!), монотонная мелодия зыби — все мыслит моими мыслями, и моя мысль растворяется в них (ибо величием мечты вскоре стирается «Я»), все мыслит, но музыкально и живописно, бесхитростно, без силлогизмов и дедукции.

Но все же эти мысли так ощутимы для меня, что вскоре вслед за сладострастьем приходит томление и вслед за наслаждением — мука и дурнота.

Мои натянутые нервы болезненно трепещут, и теперь голубизна моря меня гнетет, а его прозрачность приводит в отчаянье. Бесчувственность моря, незыблемость этого зрелища выводит меня из себя. О, неужели надо вечно страдать или вечно бежать от прекрасного! Природа, безжалостная чаровница, вечный соперник и победитель, оставь меня! Не искушай мои стремления и гордыню! Постиженье прекрасного — это дуэль, где художник кричит от ужаса, прежде чем пасть побежденным.

У КАЖДОГО СВОЯ ХИМЕРА

Перевод А. Ревича

Под серым необъятным небом, на пыльной необозримой раввине, где ни тропинки, ни травы, ни чертополоха, ни крапивы, мни повстречалась толпа бредущих куда-то вдаль согбенных странников.

И на спине каждый тащил огромную Химеру, увесистую, словно мешок муки или угля или словно ранец римского легионера.

Но совсем не казались мертвой ношей эти чудовищные твари; совсем нет: они вцеплялись в людей мощной хваткой, всей силой упругих мышц, они вонзали в грудь своих усталых кляч два громадных когтя; их причудливые рыла нависали над человеческими головами, подобно устрашающим гребням древних шлемов, которыми античные воины пугали врагов.

Я обратился к одному пилигриму, спросил, куда они идут. Он отвечал, что не знает, что это никому не известно, но, очевидно, они куда-нибудь идут, поскольку что-то заставляет их куда-то брести.

Что было странно: никто из этих пешеходов, казалось, даже не замечал чудовища, обхватившего шею, приросшего к спине; словно эта тварь была лишь частью человеческого тела. Я не заметил отчаяния на этих строгих, усталых лицах; путники брели под унылым куполом неба, их ноги утопали в пыли равнины, пустынной, как небосвод; они брели с покорным выражением лица, как все обреченные на вечную надежду.

Процессия тянулась, проходила рядом со мной, тонула в дымке горизонта, там, где закругляется поверхность земли и прячется от любопытных человеческих глаз.

Сперва еще я пытался понять, что означало это таинство, но вскоре на меня навалилось тупое равнодушье, и я ощутил тяжесть, какой не ощущали эти люди, таща на спине свои Химеры.

ПОЛЬ ВЕРЛЕН

Поль Верлен (1844–1896). — Поэт требовал от поэзии умения схватывать тончайшие оттенки чувств и настроений, почти неуловимые приметы внешнего мира и добиваться этого без риторических ухищрений, самой музыкой стиха. Один из лучших его сборников так и называется — «Романсы без слов» (1874). Завораживающе мелодичные стихи Верлена порой прорезаны рыданием, в котором звучит смятение и боль всей его нескладной, исковерканной жизни, — жизни, где были мучительная близость и громкий разрыв с Рембо, годы тюрьмы, обращение к богу, попытки вернуться в лоно добропорядочного семейства, медленное угасание поэтического дара и под конец падение на самое дно парижской богемы. Лирика Верлена составила несколько книг; среди них «Сатурновские стихотворения» (1866), «Галантные празднества» (1870), «Мудрость» (1881), «Далекое и близкое» (1884).