Европейская поэзия XIX века - Антология

Пятерня эта готова дать при случае оглушительную оплеуху, запечатлев на роже пять лепестков левкоя — прекраснейшего из всех когда-либо взращенных в благородном граде Гаарлеме[304].

ВОДЯНОЙ

То был ствол и ветви плакучей ивы.

«Кольцо мое! Кольцо!» — закричала прачка, напугав водяную крысу, которая пряла пряжу в дупле старой ивы.

Опять проделка Жана де Тия[306], проказника-водяного, — того, что ныряет в ручье, стенает и хохочет под бесконечными ударами валька!

Неужели ему мало спелой мушмулы, которую он рвет на тучных берегах и пускает по течению!

«Жан воришка! Жан удильщик, но и его самого в конце концов выудят! Малыш Жан! Я окутаю тебя белым саваном из муки и поджарю на сковородке в кипящем масле!»

Но тут вороны, качавшиеся на зеленых вершинах тополей, принялись каркать, рассеиваясь в сыром, дождливом небе.

А прачки, подоткнув одежду подобно рыболовам, ступили в брод, устланный камнями и покрытый пеной, водорослями и шпажником.

ДОЖДИК

Где бедной птичке знать, что дождь опасен ей?

Шум ветра яростный она встречает пеньем,

А капли той порой, грозя ей наводненьем,

Как жемчуг, катятся в ее гнездо с ветвей.

И вот, пока льет дождик, маленькие угольщики Шварцвальда, лежа на подстилках из душистых папоротников, слышат, как снаружи, словно волк, завывает ветер.

Им жалко лань-беглянку, которую гонят все дальше и дальше фанфары грозы, и забившуюся в расщелину дуба белочку, которую пугают молнии, как пугают ее шахтерские фонари.

Им жалко птичек — трясогузку, которая только собственным крылышком может накрыть свой выводок, и соловья, потому что с розы, его возлюбленной, ветер срывает лепесток за лепестком.

Им жалко даже светлячка, которого капля дождика низвергает в пучины густого мха.

Им жалко запоздавшего путника, повстречавшего короля Пиала и королеву Вильберту, ибо это час, когда король ведет своею парадного коня на водопой к Рейну.

Но особенно жалко им ребятишек, которые, сбившись с пути, могут прельститься тропой, протоптанной шайкой грабителей, или направиться на огонек, зажженный людоедкой.

А на другой день, на рассвете, маленькие угольщики отыскали свою хижину, сплетенную из сучьев, откуда они приманивали на манок дроздов; она повалилась на землю, а клейкие ветки, служившие для ловли птиц, валялись неподалеку в ручейке.

ТЕОФИЛЬ ГОТЬЕ

Теофиль Готье (1811–1872). — Молодость Готье прошла среди пылких последователей Виктора Гюго, в литературных баталиях и антиобывательских эскападах. Но из романтических заповедей по-настоящему близка ему оказалась лишь та, что утверждала культ святого Искусства; ей он оставался верен всю жизнь, осмысляя ее как теорию «искусства для искусства». Поэзия Готье избегает непосредственного лирического излияния. В юности колебавшийся при выборе призвания между литературой и живописью, он был особенно чуток к чувственной красоте мира. Мысль и настроение в его стихах передаются обычно через красочный, осязаемый внешний образ, зачастую вовсе не вычурно-эстетский, а относящийся к обыденной действительности. Профессиональный литератор, журналист, не имевший возможности отказываться и от самой неблагодарной работы, Готье участвовал во всем, что происходило в художественной жизни Франции. Он оставил поэтические книги («Стихи», 1830; «Испания», 1845; «Эмали и камеи», 1852), новеллы, романы («Капитан Фракасс», 1863), воспоминания о друзьях молодости — «История романтизма».

СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Перевод М. Донского

Мессир Ивен могуч и силен,

Его древний замок рвом окружен,

Крепкие стены из гладких камней,

Башня с дозорной вышкой над ней,

Щели бойниц, парапеты, зубцы,

И всюду готовые к битве бойцы.

В погоне за стихом, за ускользнувшим словом,Я к замкам уходить люблю средневековым:Мне сердце радует их сумрачная тишь,Мне любы острый взлет их черно-сизых крыш,Угрюмые зубцы на башнях и воротах,Квадраты стеклышек в свинцовых переплетах,Проемы ниш, куда безвестная рукаСвятых и воинов врубила на века,Капелла с башенкой — подобьем минарета,Аркады гулкие с игрой теней и света;Мне любы их дворы, поросшие травой,Расталкивающей каменья мостовой,И аист, что парит в сиянии лазурном,Описывая круг над флюгером ажурным,И над порталом герб, — на нем изображенЕдинорог иль лев, орел или грифон;Подъемные мосты, глубоких рвов провалы,Крутые лестницы и сводчатые залы,Где ветер шелестит и стонет в вышине,О битвах и пирах рассказывая мне…И, погружен мечтой в былое, вижу вновь яВеличье рыцарства и блеск средневековья.

ЗМЕИНАЯ НОРА

Перевод А. Гелескула

Проглянет луч — и в полудреме тяжкой,По-старчески тоскуя о тепле,В углу между собакой и бродяжкойКак равный я улягусь на земле.

Две трети жизни растеряв по свету,В надежде жить успел я постаретьИ, как игрок последнюю монету,Кладу на кон оставшуюся треть.

Ни я не мил, ни мне ничто не мило;Моей душе со мной не по пути;Во мне самом давно моя могила —И я мертвей умерших во плоти.

Едва лишь тень потянется к руинам,Я припаду к остывшему пескуИ, холодом пронизанный змеиным,Скользну в мою беззвучную тоску.

ПО ДОРОГЕ К МОНАСТЫРЮ МИРАФЛОРЕС

Перевод И. Чежеговой

Да, здесь крутой подъем, и пыльный и тяжелый,Под стать монастырю пейзаж: скалистый, голый;Здесь камни, из-под ног срываясь, вниз летятИ каждый миг увлечь нас в пропасть норовят.Здесь ни травинки нет, для глаза нет отрады:Лишь камни каменной обветренной оградыДа скопище олив, что прячут стан кривойПод буро-пепельной безжизненной листвой.Все солнцем выжжено: гранитные утесы,И скалы в трещинах, и серые откосы,И сердце, сжатое унынием, болит…Но вот вы наверху: что за нежданный вид!Синеющая даль и древней церкви стены,Где Сида прах лежит и рядом — прах Химены!

ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ «ВЕНЕЦИАНСКОГО КАРНАВАЛА[308]»

(Из цикла)

УЛИЦА

Перевод В. Портнова

Вот неотвязчивый напев!Все скрипки, все шарманки блазнит,Все подворотни облетев,Собак до исступленья дразнит.

Все табакерки, все часыЕго полвека пели звонко,И все альты, и все басы,И бабушка, еще девчонкой.

Под этот роковой мотивВсе птицы крылышками машут,Юнцы, подружек обхватив,В пыли под свист кларнета пляшут.

Его горланят кабачки,Увитые плющом и хмелем,Любые праздные денькиПолны все тем же ритурнелем.

На флейте нищий инвалидЕго дудит, фальшивя тяжко,И даже пудель в такт скулит,Пока толпу обходит с чашкой.

И гитаристки вновь и вновьЕго твердят в кафешантанах,Печально вскидывая бровьНа выкрики и хохот пьяных.

Как будто ухватив крючком,Его в какой-то вечер синийСвоим божественным смычкомПоймал кудесник Паганини.

И словно выцветший атласЗаставил вспыхнуть в прожнем блеске,Пустив по глади пошлых фразПлыть золотые арабески.

КАРМЕН

Перевод А. Эфрон

Кармен тоща — глаза СивиллыЗагар цыганский окаймил;Ее коса — черней могилы,Ей кожу — сатана дубил.

«Она страшнее василиска!» —Лепечет глупое бабье,Однако сам архиепископПоклоны бьет у ног ее.

Поймает на бегу любогоВолос закрученный аркан,Что, расплетясь в тени алькова,Плащом окутывает стан.

На бледности ее янтарной,—Как жгучий перец, как рубец,—Победоносный и коварныйРот — цвета сгубленных сердец.

Померься с бесом черномазым,Красавица, — кто победит?Чуть повела горящим глазом,Взалкал и тот, что страстью сыт!

Ведь в горечи ее сокрытаКрупинка соли тех морей,Из коих вышла АфродитаВ жестокой наготе своей…

ШАРЛЬ ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ