Европейская поэзия XIX века - Антология

EL DESDICHADO[283]

Перевод П. Стрижевской

Я в горе, я вдовец, темно в душе моей,Я Аквитанский принц[284], и стены башни пали:Моя звезда мертва[285],— свет солнечных лучейНад лютней звонкою скрыт черной мглой Печали.

Как встарь, утешь меня, могильный мрак развей,Дай Позиллипо[286] мне узреть в лазурной дали,Волн италийских бег, цветок горчайших дней,Беседку, где лозу мы с розой повенчали.

Амур я или Феб? Я Лузиньян[287], Бирон[288]?Царицы поцелуй[289] мне жжет чело доныне;Я грезил в гроте, где сирена спит в пучине…

Два раза пересечь сумел я Ахерон[290],Мелодию из струн Орфея извлекая,—В ней феи вздох звучал, в ней плакала святая.

АРТЕМИДА[291]

Перевод П. Стрижевской

Тринадцатая[292] вновь… ты первою предстала;Всегда единственной? Иль неизменна роль?Но королева ль ты? Иль ждет тебя опала?И кто избранник? Ты иль свергнутый король?

Любимая меня любить не перестала;Любите преданно, вам преданны доколь.То смерть иль смертная?.. О, благодать! О, боль!И у нее в руке сияет роза[293] ало.

Но взором огненным небесный свод окинь,Ты, роза пламени, Неаполя святая,Узрела ль ты свой крест средь облачных пустынь?..

Летите, розы, вниз! Пылает неба синь!Сгинь, белых призраков непрошеная стая!Святая бездны[294] мне дороже всех святынь!

ХРИСТОС В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ[295]

Перевод П. Стрижевской

Бог умер! Небеса пусты…

Плачьте, дети! У вас нет отныне отца…

Когда Господь, ничьим участьем не согрет,На предавших друзей взирал с немым упрекомИ к небу воздевал в отчаянье жестокомХудые длани, как отвергнутый поэт,

Он посмотрел на тех, кому нес веры свет,—Там каждый мнил себя властителем, пророком,Но пребывал меж тем в животном сне глубоком,—И изнемог Господь и крикнул: «Бога нет!»

Дремали все. «Друзья, вы эту весть слыхали?Мой лоб в крови, меня ждут беды и печали,И свода вечного коснулся я челом!

О, бездна! Бездна! Ложь, обман мое ученье!Не освящен алтарь, нет в жертве искупленья…Нет Бога! Бога нет!» Все спали крепким сном!

Твердил он: «Все мертво! Пустыня — мирозданье;Я обошел весь свет, по млечным брел путям,К истокам вечных рек меня влекло скитаньеПо серебру воды и золотым пескам,—

Везде безжизненных земель и вод молчанье,Лишь океан валы вздымает к небесам,Покой межзвездных сфер тревожит их дыханье,Но разума — увы! — не существует там.

Я божий взор искал, по впадина глазнаяЗияла надо мной, откуда тьма ночнаяНа мир спускается, густея с каждым днем;

И смутной радугой очерчен круг колодца,Преддверье хаоса, где мрак спиралью вьется,—Во мгле Миры и Дни бесследно гибнут в нем!»

«Неумолимый Рок! Страж молчаливой дали!Необходимости непобедимой лед!Твои шаги простор вселенной охлаждали,Когда немых снегов ты совершал обход;

Ты ведал, что творил: светила угасали,За солнцем солнца вдруг лишался небосвод;Дыханье вечное ты передашь едва лиОт мира мертвого тому, что вновь придет…

Отец мой! Твой ли дух мной правит вездесущий?И вправду ли дана тебе над смертью власть?Ужель когда-нибудь тебя заставит пасть

Сей ангел ночи, нас во мраке стерегущий?Я осужден один страдать во тьме ночной.Увы! — коль я умру, то все умрет со мной!»

Никто не приходил прервать его мученье,Он сердце изливал напрасно в тишине;В Солиме[297] лишь один не пребывал во сне,—Господь к нему воззвал, моля об избавленье:

«Иуда, — крикнул он, — оставь же промедленье,Спеши меня продать, спор кончи о цене,Я им не нужен, друг! Скорей явись ко мне,Осмелься совершить хотя бы преступленье!»

Но шел Иуда прочь, насуплен и угрюм,Раскаянье и стыд его терзали умИ скорбь, что дешево он совершил продажу…

И только лишь Пилат, оторванный от дел,К страдальцу жалостью проникся и велелОхране наконец: «Безумца взять под стражу!»

Он тот безумец был, в ком вечное горенье,—Забытый, к небесам вознесшийся Икар,Он — Фаэтон[298], его сжег солнечный пожар,В нем Аттиса[299] творит Кибела воскресенье!

Авгур[300] отыскивал в утробах птиц знаменье,И почву опьянял бесценной крови дар,И на своей оси земной крепился шар,Олимп над бездною склонился на мгновенье.

«О, не таись, Амон-Юпитер[301], от меня,—Воскликнул Кесарь, — чей он ангел, тьмы иль света?Кто послан нам, ответь! Он бог иль сатана?»

Оракул не давал правителю ответа…Могла быть лишь тому известна тайна эта,Кем глина мертвая душой наделена.

ЗОЛОТЫЕ СТИХИ

Перевод А. Ревича

Что же! Все в мире чувствует.

Подумай, человек! Тебе ли одномуДарована душа? Ведь жизнь — всему начало.Ты волей наделен, и сил в тебе немало,Но миру все твои советы ни к чему.

Узрев любую тварь, воздай ее уму:Любой цветок душой природа увенчала,Мистерия любви — в руде, в куске металла.«Все в мире чувствует!» Подвластен ты всему.

И стен слепых страшись, они пронзают взглядом,Сама материя в себе глагол таит…Ее не надо чтить кощунственным обрядом!

Но дух божественный подчас в предметах скрыт;Заслоны плотных век — перед незримым глазом,А в глыбе каменной упрятан чистый разум.

АЛОИЗИУС БЕРТРАН

Перевод Е. Гунста

Алоизиус (настоящее — имя Луи-Наполеон) Бертран (1807–1841). — В истории французской литературы известен как создатель очень важного для нее жанра — стихотворения в прозе. Жизнь поэта прошла и глухой бедности; единственная его книга — «Ночной Гаспар. Фантазии в манере Рембрандта и Калло» — была издана посмертно, в 1842 году. Она состоит из лирических зарисовок, сюжет которых — нравы, искусство, поверья разных стран Европы в излюбленные романтиками времена средневековья и Ренессанса. Нередко здесь неожиданный поворот ситуации вскрывает истинную суть призрачной и таинственной картины. Истина порой оказывается зловещей: ведь Ночной Гаспар, мнимый автор «Фантазий», — не кто иной, как дьявол. Отделанные с великой тщательностью, оттеняющие прихотливость вымысла тонким юмором, эти миниатюры послужили моделью для «Стихотворений в прозе» Бодлера.

ПЯТЬ ПАЛЬЦЕВ РУКИ

Почтенная семья, в которой никогда не было ни несостоятельных должников, ни повешенных.

Большой палец — это фламандский кабатчик, озорник и насмешник, покуривающий трубку на крылечке, под вывеской, сказано, что здесь торгуют забористым мартовским пивом.

Указательный палец — это его жена, бабища костлявая, как вяленая вобла; она с самого утра лупит служанку, которую ревнует, и ласкает шкалик, в который влюблена.

Средний палец — их сын, топорной работы парень; ему бы в солдаты идти, да он пивовар, и быть бы жеребцом, да он мужчина.

Безымянный палец — их дочка, шустрая и задиристая Зербина; дамам она продает кружева, но поклонникам не продаст и улыбки.

А мизинец — баловень всей семьи, плаксивый малыш, вечно цепляется за мамашин подол, словно младенец, повисший на клюке людоедки.

Пятерня эта готова дать при случае оглушительную оплеуху, запечатлев на роже пять лепестков левкоя — прекраснейшего из всех когда-либо взращенных в благородном граде Гаарлеме[304].