Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

нашего, когда вы сами государи для того и мир с польским

королем постановили, чтобы сияло благочестие>. На обертке этого

подметного письма было написано, что воевода должен передать-

его самим государям, а не иному кому-для вручения, потому что

изменник, будучи в Москве, раздавал ближним боярам многие

сокровища за то, чтоб те при всяком удобном случае держали

его сторону. .

Письмо это было переслано в Москву, а из Москвы

отправлено в Батурин с дьяком Борисом Михайловым, которому

приказано было уверить гетмана в неизменной к нему царской

милости. В Москве подозрение падало на некоего старца Одор-

ского, приехавшего в Киев к митрополиту Гедеону посвящаться

в сан епископа Мстиславского. Киевские воеводы задержали его

и взяли у него какие-то листы польского и латинского письма, которые почему-то показались подозрительными и теперь

отправлялись к гетману.

Борис Михайлов прибыл в Батурин 8 апреля. Прием ему был

очень почетный. За пять верст от города встречал его генеральный

хоружий Ломиковский. По прибытии в Батурин царский посланец

остановился на постоялом дворе, и гетман прислал за ним свою

карету. На гетманском дворе встречали его генеральные старшины

и пятьдесят знатных батуринских обывателей, а сам гетман стоял

на крыльце своего гетманского дома и поклонился ему до земли.

1 В изгнании (польск.).

438

<У нас, - сказал Мазепа, - так издавна ведется: как приедет

к нам лицо от царского пресветлого величества, то генеральные

старшины сходятся и радуются, и на радости у гетмана бенке-

туют, и тебя, Борис, нам невозможно так же не почтить>.

Посланник извинился недомоганием и уехал в той же

гетманской карете в свое помещение. Отложили свидание до будущего

времени. В назначенный для того день Бориса Михайлова

привезли снова. Мазепа встретил его на крыльце и ввел в свои покои.

Свидание с царским посланником происходило наедине.

Соображаясь с данным наказом, Борис Михайлов, вручивши

Мазепе подметное письмо, говорил гетману: <Кто бы мог быть

таким недругом, что подкинул письмо? Не Одорский ли? Не взять

ли бы его тотчас из Киева и привезти в Батурин на допрос?>

Дьяк сообщил гетману и другие подозрения: на некоего поляка

Искрицкого, недавно приезжавшего в Малороссию и желавшего

видеться с гетманом, и на одного священника, который приезжал

в Киев просить благословения у митрополита на постройку церкви

в Корсуни. <Этому попу, - сказал дьяк, - не следует дозволять

строить церкви в Корсуни, а дать бы ему священническое место

где-нибудь на левой стороне, для того чтоб отвадить ездить к нам

с правой стороны и подговаривать жителей к переселению с левой

стороны на правую>.

Проглядевши поданное подметное письмо,” гетман поднял глаза

к образам и произнес: <О, Пресвятая Богородица! Ты зриши мою

убогую и грешную душу. Ты веси, как денно и нощно

непрестанное имею попечение, как бы их царским величествам до

конца живота услужить и за их государское здравие кровь пролить.

Мои злодеи не спят и о здравии моем нудятся: ищут, чем бы

могли меня поткнуть и погубить. На тебя, Богородица, моя

надежда, что верная и истинная служба великим государям и мое

радение до сего не допустят>-.

Затем гетман рассыпался в клятвах и уверениях в том, что

никогда не имел помышления делать какой-либо вред великим

государям. <Письмо это, - говорил он, - написано не в Польше

и не поляком. Это показывают слова, каких в польской речи

совсем нет. Думаю, это письмо написано здешними людьми, и

притом не одним; в двух местах оно переправлено другим почерком.

Это сочинил какой-то малороссийский уроженец левой стороны

Днепра, притом часто бывавший в Москве. Подозреваю Михаила

Василевича Галицкого: природа у него такая, что влечет к тому, чтобы другим делать зло и в людях посевать смуту. Когда я был

в Москве, о№ всякими способами старался привлечь царя на гнев

против меня. Тогда он для себя самого добивался гетманства. И

прежде, когда еще я был генеральным асаулом, он составил

подметное письмо, в котором написал, будто я гетманского сына Се-

439

мена и дочь его, что была за боярином Шереметевым, отравил и

на самого гетмана болезнь глазную наслал; только бывший гетман

не поставил этого ни во что. Будучи гадяцким полковником, он

самовольно сносился с крымскими мурзами и бывшего гетмана

подбивал, чтобы тот надеялся на дружбу крымцев, а на того же

гетмана писал подметные письма. Когда Михаила от полковниче-

ства отставили, он жил в Москве, а теперь услыхал я, что его

отпустили из Москвы в свои маетности в Лебединском уезде.

Думаю, напрасно ему дозволяют жить в малороссийском крае; будет

из того вред: он уйдет либо на Дон, либо в Крым, либо в

Запорожье - и там затеет такое дело, что после и слышать будет

страшно. Пусть бы великие государи приказали поскорее взять

его из Лебединского уезда и привезти в Москву. Есть у меня

подозрение, что в написании подметного письма вместе с

Михаилом участниками были: Дмитрашко Райча и Полуботок. В

подметном письме есть выражение: <для милосердия Божия>. Такое

выражение в обычае у Дмитрашки Райчи в письмах. Оба - и

Дмитрашка Райча, и Полуботок - с Михаилом большие друзья, а Полуботок ему еще и сродни>.

Тут гетман постарался набросить вскользь подозрение на

Юрия Четвертинского. Мазепа сам, в бытность свою в Москве, исходатайствовал этому человеку возвращение в малороссийский

край. Воротившись, князь Юрий Четвертинский женился на

прежней своей невесте, дочери несчастного Самойловича, жил в

своей маетности в хуторе Дунаевце и принял к себе тещу, жену

сосланного гетмана. Мазепе это было не по сердцу. Он навел речь

на князя Юрия и говорил:

<Вот еще этот князь Юрий Четвертинский, пьяница, рассевает

в народе худые слухи на мой счет. Он говорил батуринскому

попу Василию: <Где прежде была вода, там опять вода будет.

Бывшему гетману уже есть царская милость; увидишь, что с его

злодеями станется!> Да тут же меня помянул: не тайно, а явно

знатным особам говорит про меня худое, не зазрясь, ни на кого1.

Живет он, Юрий, под моим урядом, а мне унять его невозможно.

Он пожалован стольничеством. Взять бы его с женой к Москве, да и тещу его вывезти бы из малороссийских городов и к мужу

отослать, потому что от них умножается мне зло. Взять их отсюда

есть пристойная причина: он - стольник и, находясь в таком

чине, в дальних от Москвы малороссийских городах ему

волочиться не довлеет, а гетманской жене от мужа врознь жить

неприлично>.

На другой день было новое свидание гетмана с дьяком. Борис, согласно с данным ему наказом, всетаки хотел подозрение в со-

1 Не стыдясь никого.

440

ставлении подметного письма свернуть на кого-нибудь из жителей

польских владений и говорил об Искрицком. Надобно знать, что

еще прошлый год была к гетману подсылка от львовского епископа

Шумлянского, принявшего^ унию. Приезжая к Мазепе, польский

шляхтич Доморацкий привез от Шумлянского письмо такого

содержания, что всяк, прочитавши его, мог подумать, что между

униатским архиереем и малороссийским гетманом ведутся какие-

то секретные сношения в пользу Польши и в ущерб царской

власти. В этом письме говорилось о прежней посылке к гетману пана

Искрицкого. Гетман тогда же сообщил об этом в Москву, подверг

Доморацкого пытке и вместе с пыточными речами отправил его

самого в Москву. Теперь Борис Михайлов говорил: <Вызвать бы

тебе, гетман, этого Искрицкого. С ним бы ты мог разговориться

и выведать, кто к тебе его посылал>.

<У Искрицкого, - говорил гетман, - здесь есть тесть, Павел

Герцик. Искрицкий хотел сюда ехать, да воротился назад, может

быть, услыхавши, что Доморацкий задержан. Я призову тестя

его, Герцика, и скажу, чтоб он зятя звал к себе. Когда удастся

мне Искрицкого заманить и он обличится в связи с Доморацким, я прикажу его вывезти за город Киев и повесить на дороге в

польские города. Только напрасно искать составителя подметного

письма в польской стороне, - и я, и все старшины подлинно

знаем, что письмо это написано Михаилом Василевичем>.

В это время пришло известие из Киева о кончине митрополита