Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

достиг округлых ступеней крыльца. На второй лекции, о Настоящем, во время пяти секунд тишины и «внутреннего вслушивания», предложенных мною аудитории, чтобы проиллюстрировать положение, которое я (или, вернее, моя говорящая драгоценность в жилетном кармане) собирался высказать относительно истинного восприятия времени, зал наполнился гиппопотамьим храпом русоволосого бородача, и, разумеется, грохнул, а мой замысел провалился. На третьей и последней лекции, о Будущем («Фальшивое Время»), превосходно проработав несколько минут, мой сокровенный транслятор парализовал какой-то технический недуг, и я симулировал сердечный припадок и был навсегда (во всяком случае, применительно к лекционной серии) унесен в ночь, предпочтя такой исход судорожным попыткам разложить по порядку пачку спутанных заметок и разобрать бледные карандашные каракули, которые преследуют плохих ораторов в известных снах (объясненных д-ром Фройдом из Синьи-Мондьё-Мондьё полученной в детстве травмой из-за прочтения любовных писем прелюбодействующих родителей). Привожу эти курьезные, но колоритные подробности, чтобы показать, что отбираемые для анализа события должны быть не только яркими и упорядоченными (три лекции, по одной в неделю), но и связанными ведущей темой (злоключения лектора). Два перерыва, по пять дней каждый, видятся мне идентичными впадинами, заполненными чем-то вроде однородной сероватой мглы с проблесками как бы рассыпанного конфетти (которые могли бы, пожалуй, окраситься в различные цвета, позволь я некоторым пустяковым воспоминаниям оформиться внутри диагностических пределов). Нахождение этого тусклого континуума среди мертвых вещей не позволяет его ощупать, испробовать и выслушать так же чувственно, как Полость Вина – интервал между ритмичных ударов; однако он разделяет с ней одну примечательную особенность: неподвижность воспринимаемого Времени. В такого рода головоломном упражнении – подходящем сейчас к своей ключевой стадии, к цветущему Настоящему, – неоценимым подспорьем оказывается синестезия, большим поклонником которой является ваш покорный слуга.

И вот на вершине Прошлого задувают ветра Настоящего – на вершинах всех тех перевалов, которых я с гордостью достиг, Умбраил, Флюэла, Фурка моего безупречно ясного сознания! Мгновения сменяют одно другое в точке восприятия только потому, что я сам постоянно нахожусь в состоянии рутинной метаморфозы. Чтобы время от времени уделять себе Время, надо направить сознание в сторону, противоположную той, в какую двигаешься, – так делаешь, проезжая мимо длинного ряда тополей, и стараешься выделить и остановить один из них, дабы зеленое пятно обнажило и обнаружило, да, обнаружило, каждый свой листок. За мной пристроился кретин.

Такой акт внимания представляет собой то, что я в прошлом году назвал «Осмысленным Настоящим», чтобы отличать его от его более общей формы, определенной (Клаем в 1882 году) как «Обманчивое Настоящее». Сознательное выстраивание первого и привычное течение второго дают нам три-четыре секунды того, что можно ощутить как данность. Эта данность – единственная реальность, которую мы знаем; она следует за красочным ничто уже-не-существующего и предшествует абсолютному ничто будущего. Таким образом, мы можем в самом буквальном смысле утверждать, что сознательная человеческая жизнь длится всегда лишь одно мгновение, поскольку в любой момент осмысленного погружения в поток нашего сознания мы не можем знать, последует ли за этим моментом новый. Как я намерен объяснить далее, я не верю, что «предвкушение» («ожидание продвижения по службе или страх грубого социального промаха», как выразился один незадачливый мыслитель) имеет какое-либо значительное влияние на формирование обманчивого настоящего, как и не верю в то, что будущее образует третью панель Времени, даже если мы что-то предвкушаем – изгиб знакомой дороги или живописный вид на два крутых холма, с замком на одном и церковью на другом, ибо чем яснее предвиденье, тем менее пророческим оно может быть. Если бы этот негодяй позади меня рискнул прямо сейчас, он бы столкнулся с выехавшим из-за поворота грузовиком, и я был бы сметен вместе с видом вихрем тройной катастрофы.

Итак, наше скромное Настоящее – это промежуток времени, который человек осознает непосредственно и фактически, а сохраняющаяся при этом свежесть Прошлого все еще воспринимается как часть данности. Для повседневной жизни и привычного комфорта тела (достаточно здорового, достаточно сильного, упивающегося ароматным воздухом и смакующего самую изысканную снедь на земле – вареное яйцо) не имеет никакого значения, что мы никогда не сможем насладиться истинным Настоящим, которое является мгновением нулевой продолжительности, представленным жирным пятном, подобно тому как лишенная размера геометрическая точка изображается кружком типографской краски на осязаемой бумаге. Если верить психологам и полицейским, обычный водитель способен визуально воспринять единицу времени в одну десятую секунды (у меня был пациент, заядлый картежник в прошлом, который мог определить карту в световом промельке за пятикратно меньшее время!). Занятно было бы измерить мгновение, требуемое нам для осознания краха или воплощения мечты. Запахи могут осознаваться мгновенно, и у большинства людей слух и осязание обгоняют зрение. От тех двух гитчгайкеров в самом деле несло, от мужской половины – отвратительно.

Поскольку Настоящее без осознания непосредственного прошлого – только воображаемая точка, необходимо определить, чем это осознание является. Но если я скажу, что то, что мы осознаем как «Настоящее» – это постоянное возведение здания Прошлого, ровное и бесстрастное повышение его уровня, Пространство вновь вмешается в мои рассуждения. Какая нищета! Какое колдовство!

А вот и они, два скалистых холма, увенчанных коронами руин, которые я сохраняю в памяти семнадцать лет с романтичной живостью декалькоманиака, хотя, признаюсь, не с совершенной точностью: память обожает отсебятину; но легкое искажение теперь подправлено, и этот акт художественной ретуши усиливает укол Настоящего. Острейшее ощущение данности, в терминах визуальности, есть осознанное владение определенной частью Пространства, охваченного глазом. Только так соприкасаются Время и Пространство, но этот контакт вызывает далеко расходящийся отзвук. Чтобы быть вечным, Настоящее должно зависеть от сознательного охвата бесконечного окоема. Тогда, и только тогда, Настоящее может быть приравнено к Вневременному Пространству. Я был ранен на дуэли с Самозванцем.

А теперь я въезжаю в Монт-Ру, под гирлянды душераздирающих приветствий. Сегодня понедельник, 14 июля 1922 года, пять часов тринадцать минут пополудни на моих ручных часах, одиннадцать пятьдесят две на часах в приборной панели автомобиля и десять минут пятого на всех циферблатах города. Автор испытывает противоречивые чувства возбуждения, изнеможения, предвкушения и страха. Он занимался альпинизмом с двумя австрийскими провожатыми и временно удочеренной особой в восхитительных балканских горах. Он провел бо́льшую часть мая в Далмации, а июнь в Доломитах, и в обоих местах получил письма от Ады, сообщавшей о смерти ее мужа (23 апреля в Аризоне). Он начал свое путешествие на запад в темно-синем «Аргусе», который был ему дороже сапфиров и голубянок, поскольку оказалось, что она случайно заказала точно такой же, чтобы он ждал ее в Женеве. Он приобрел еще три виллы, две на Адриатическом взморье и одну в Ардезе