Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

что если некое существо теряет зубы и становится птицей, то лучшее, что оно может сделать, когда ему вновь понадобятся зубы, это развить зазубренный клюв, а не настоящий зубной ряд, которым оно когда-то обладало. Сцена – эоцен, актеры – ископаемые. Это забавный пример того, как природа жульничает, но к сущностному Времени, прямолинейному или закольцованному, это имеет столь же ничтожное отношение, как факт моего письма слева направо – к направлению моих мыслей.

К слову, об эволюции. Способны ли мы представить себе происхождение, этапы развития и побочные мутации Времени? Существовала ли когда-нибудь «примитивная» форма Времени, в которой, скажем, Прошлое еще не вполне отделилось от Настоящего, так что былые тени и формы просвечивали сквозь еще мягкое, долгое, личиночное «нынче»? Или эта эволюция имела дело лишь с хронометрией, от песочных часов до атомных, а затем до портативного пульсара? И сколько времени потребовалось Старому Времени, чтобы стать ньютоновским? Поразмышляйте над Яйцом, как сказал галльский петух своим курицам.

Чистое Время, Воспринимаемое Время, Осязаемое время, Время, свободное от содержания, обстоятельств и сопутствующих комментариев – вот мое время и моя тема. Все прочее – числовой символ или какой-нибудь аспект Пространства. Текстура Пространства совсем не та, что у Времени, и пегое четырехмерное посмешище, выведенное релятивистами, – это четвероногое, у которого вместо одной ноги ее призрак. Мое Время, кроме того, это Неподвижное Время (сейчас мы разделаемся с «текущим» временем, временем водяных часов и ватерклозетов).

Заботящее меня Время – это только то Время, которое я остановил и к которому обращено мое напряженное и волевое сознание. Посему бесполезно и вредно приплетать сюда «проходящее» время. Конечно, я бреюсь дольше, когда моя мысль занимается «примеркой слов»; конечно, я не осознаю задержки, пока не взгляну на часы; конечно, в пятьдесят лет каждый год проходит как будто быстрее – и оттого, что представляет собой меньшую часть накопленного мною запаса существования, и оттого, что теперь я скучаю намного реже, чем в детстве, между унылой игрой и еще более унылой книгой. Но это «ускорение» есть лишь следствие того, что мы невнимательны к Времени.

Что за странная затея – эта попытка определить природу того, что состоит из фантомных фаз. И все же я верю, что мой читатель, который сейчас хмурится над этими строками (но хотя бы отставил тарелку с завтраком), согласится со мной, что нет ничего более великолепного, чем путь одинокой мысли; а одинокая мысль должна брести дальше или – используя не столь древнюю аналогию – мчать дальше, – скажем, в чутком, превосходно отлаженном греческом автомобиле, выказывающем свой покладистый нрав и уверенность на каждом повороте альпийского шоссе.

Прежде чем мы продолжим, нам придется разделаться с двумя заблуждениями. Первое состоит в смешении временных элементов с пространственными. Пространство, этот мошенник, уже заклеймен в наших заметках (которые я сейчас переношу на бумагу, прервав на полдня свое необыкновенно важное путешествие); суд над ним состоится на более поздней стадии нашего расследования. Второе заблуждение, отправляемое нами в отставку, есть следствие неистребимой привычки речи. Мы воспринимаем Время как своего рода поток, который имеет мало общего с настоящим горным ручьем, таким белым на фоне черной скалы, или с серой широкой рекой на ветреной равнине, но он неизменно протекает по нашим хронографическим ландшафтам. Мы настолько свыклись с этим мифическим образом, так рьяно заполняем водой любое ущелье жизни, что в конце концов не можем обсуждать Время, не говоря о физическом движении. В действительности представление о его движении почерпнуто, разумеется, из множества естественных или, по крайней мере, известных нам источников – телесного ощущения кровотока, доисторического головокружения, вызванного появлением звезд в ночи, и, конечно, нашими способами измерения, такими как ползущая линия тени от гномона солнечных часов, струйка песочных, рысь секундной стрелки, – и вот мы снова вернулись к Пространству. Обратите внимание на рамки, на емкости. Идея о том, что Время «течет» так же естественно, как яблоко падает на садовый стол, подразумевает, что оно протекает в нечто и через что-то еще, и если мы принимаем это «что-то» за Пространство, то мы имеем только льющуюся по мерке метафору.

Но остерегайся, anime meus, горячей завивки модного искусства; избегай Прустова ложа и каламбура-убийцы (самоубийцы, как заметят те, кто знает своего Верлена).

Теперь мы готовы приняться за Пространство. Мы без колебаний отвергаем искусственную концепцию зараженного пространством, зачумленного пространством времени, пространства-времени релятивистской литературы. Всякий, кому заблагорассудится, волен утверждать, что Пространство – это оболочка Времени, или тело Времени, или что Пространство наполнено Временем, и наоборот. Или что каким-то причудливым образом Пространство является всего только отходами Времени, даже его трупом, или что в конце очень долгих, бесконечно долгих концов Время и есть Пространство. Такого рода пустые толки могут быть довольно увлекательными, особенно в юности, но никто не сможет меня убедить в том, что движение объекта (скажем, стрелки) по ограниченному участку Пространства (скажем, циферблату) по природе своей идентично «ходу» времени. Движение объекта только накрывает протяженность другого осязаемого объекта, относительно которого он может быть измерен, но оно ничего не говорит нам о реальной структуре неосязаемого Времени. Схожим образом, мерная лента, даже бесконечно длинная, не является самим Пространством, и даже самый точный одометр не в состоянии дать представление о дороге, которую вижу как черное зеркало дождя под крутящимися колесами, слышу как липкий шорох, обоняю как влажную июльскую ночь в Альпах и ощущаю как ровное основание. Мы, бедные Пространственники, в нашем трехмерном Лакримавале лучше приспособлены к Протяженности, чем к Длительности: наше тело способно к большему растяжению, чем может похвастать наше волевое воспоминание. Я не могу запомнить (хотя только вчера старался разложить его на мнемонические элементы) номер своего нового автомобиля, но ощущаю асфальт под передними шинами так, как если бы они были частью моего тела. И все же Пространство само по себе (как и Время) – это не то, что я способен постичь: это место, где что-то движется, плазма, в которой вещество – сгущение пространственной плазмы – организовано и замкнуто. Мы можем измерить глобулы вещества и расстояние между ними, но плазма пространства как таковая неисчислима.

Мы измеряем Время (рысцой бежит секундная стрелка, рывками передвигается минутная – от одной крашеной отметки к другой) в терминах Пространства (не зная природы ни того ни другого), но чтобы охватить Пространство, не всегда требуется Время – или, по крайней мере, не требуется больше времени, чем содержит в своей ложбинке «сиюминутная» точка обманчивого настоящего. Перцептивное овладение частью пространства происходит почти мгновенно, когда, например, глаз опытного водителя воспринимает дорожный знак – черную пасть и четкий