Введение в теоретическую лингвистику - Джон Лайонз

Более важный момент заключается в следующем. Разграничение между «понятийной» и «не-понятийной» синонимией проводится различными авторами по-разному. Но во всех случаях сначала определяют именно «понятийную» синонимию. Никто никогда не говорит о словах, являющихся синонимичными в «эмоциональном», но не в «понятийном» плане. Уже этого достаточно для предположения о том, что «эмоциональное», или «аффективное», используется как всеобъемлющий термин для обозначения нескольких совершенно различных факторов, которые могут влиять на выбор синонимов в конкретных ситуациях или в конкретных контекстах. Но ведь нужно описать эти факторы в соответствующих терминах. По-видимому, бесполезно применять несомненно релевантную категорию «эмоциональных» (или «аффективных») коннотаций для обозначения любых явлений, не попадающих в сферу «понятийного» значения.

Некоторые из факторов, ограничивающих или предопределяющих наш выбор между «понятийными» синонимичными словами и выражениями, не имеют никакого отношения к смыслу, соотнесенности или чему-либо еще, что было бы разумно называть «значением». Многие люди сознательно избегают, если это возможно, использования одного и того же слова более одного раза в одном и том же высказывании. Другие (сознательно или бессознательно) стараются выбирать более короткое слово вместо более длинного, более «обыденное» вместо более «ученого» слова, англосаксонское, а не латинское, греческое или романское слово и т. д. При сочинении стихов конкретные фонологические ограничения, налагаемые размером и рифмой, вводят еще и другие, не семантические факторы.

Существуют также факторы, которые (хотя их вполне можно было бы считать и «семантическими») связаны с ситуационной или стилистической допустимостью конкретных форм, а не с их смыслом или референцией. Мы уже видели, что существует много «измерений» допустимости, которые следовало бы учитывать в полном описании языкового поведения (ср. § 4.2.3). Мы не будем больше говорить здесь об этих других величинах, определяющих полную допустимость, так как нас интересуют лишь общие принципы семантической структуры. Более предпочтительным нам кажется предложение ограничить термин «синонимия» тем явлением, которое многие специалисты по семантике называют «понятийной» синонимией. Этого решения мы будем придерживаться до конца данной главы. И следовательно, мы не будем больше обращаться к разграничению между «полной» и «неполной» синонимией.

10.2.5. ОПРЕДЕЛЕНИЕ СИНОНИМИИ В ТЕРМИНАХ ДВУХСТОРОННЕЙ ИМПЛИКАЦИИ

Синонимия может быть определена в терминах двухсторонней импликации, или эквивалентности. Если одно предложение, S1, имплицирует другое предложение, S2, и если верно также и обратное, то S1 и S2 эквивалентны, то есть если S1 S2 и если S2 S1, тогда S1 ≡ S2 (где «≡» означает «является эквивалентным с»). Если теперь два эквивалентных предложения имеют одинаковую синтаксическую структуру и отличаются одно от другого только тем, что в одном из них представлена лексическая единица x, а в другом, на том же месте, — у, то х и у синонимичны. Возможен и другой способ определения эквивалентности: если и S1, и S2 имплицируют одно и то же множество предложений, то они эквивалентны друг другу. С формулировкой такого вида связаны, однако, определенные трудности: она пренебрегает принципом, согласно которому множество предложений, имплицируемых каким-либо данным предложением, является неопределенным (ср. § 9.2.10). Если мы определим эквивалентность, в терминах двухсторонней импликации, то мы сможем считать, что предложения, имплицирующие друг друга, имплицируют также одно и то же множество других предложений, если только в каких-то конкретных случаях это допущение не окажется когда-нибудь ложным.

10.2.6. СИНОНИМИЯ И «НОРМАЛЬНАЯ» ВЗАИМОЗАМЕНЯЕМОСТЬ

В традиционной семантике синонимия обычно рассматривалась как отношение, имеющее место между лексическими единицами; и определение, которое только что было дано, согласуется с этим взглядом. Можно, конечно, употреблять термин «синонимия» расширительно, чтобы он охватывал как отдельные единицы, так и группы лексических единиц, сочетающихся в рамках какой-либо синтагматической конструкции. Можно сказать, например, что сочетания female fox 'лиса женского пола' и male duck 'утка мужского пола' синонимичны лексическим единицам vixen 'самка лисицы' и drake 'селезень', соответственно. Но важно заметить следующее: делая это утверждение, мы предполагаем, что эти сочетания и лексические единицы действительно взаимозаменяемы при нормальном использовании языка. В противоположность этому *male cow 'корова мужского пола' и bull 'бык', *female bull 'бык женского пола' и cow 'корова' не являются, по-видимому, нормально взаимозаменяемыми, хотя мы и можем легко вообразить ситуацию, когда самый простой способ объяснить значение bull (кому-нибудь, кто знает значение cow и male) состоял бы в том, чтобы прибегнуть к предложению, которое в нормальных условиях является неприемлемым: A bull is a male cow 'Бык — это корова мужского пола'. Причина, в связи с которой *female bull и *male cow являются семантически неприемлемыми, состоит в том, что ни bull, ни cow (в противоположность fox и duck) не являются «немаркированными» по полу (ср. § 2.3.7, рассмотрение слов dog 'собака' и bitch 'сука'). Сказанное до сих пор не будет оспаривать ни один специалист по семантике. Но требование «нормальной» взаимозаменяемости должно исключать как многие семантически совместимые (значимые) группировки лексических единиц, так и семантически несовместимые сочетания типа *male cow. Сочетание mature female bovine animal 'взрослое млекопитающее животное женского пола' (которое могло бы быть дано как словарное определение cow) является, несомненно, правильно образованным как с грамматической, так и с семантической точки зрения. Но, возможно, оно является даже менее «нормальным» сочетанием, чем семантически аномальное *male cow. Носитель английского языка в «нормальных» обстоятельствах не построит сочетания mature female bovine animal с целью его использования (в качестве взаимозаменимого с cow) в своем повседневном общении на английском языке. Следовательно, в случае лексической единицы cow и сочетания mature female bovine animal проблема синонимии не встает. Иначе говоря, наиболее интересный вопрос, возникающий в случаях подобного рода, состоит не в том, имеет ли здесь место отношение синонимии или (если оно существует) как его объяснить, а в том, почему лексическая единица типа cow и сочетание типа mature female bovine animal не являются в действительности свободно взаимозаменяемыми. Многие специалисты по семантике не смогли понять важности этого вопроса. Мы вернемся к нему позже, в связи с «компонентным анализом» (ср. § 10.5.5).

10.2.7. КОНТЕКСТНО-ЗАВИСИМАЯ СИНОНИМИЯ

В заключение обратим внимание еще на один момент, связанный с синонимией: более чем какое-либо другое смысловое отношение, она является контекстно-зависимой, и эта контекстная зависимость представляет особый теоретический интерес. Очевидно, что синонимия сама по себе не является структурным отношением. Все случаи синонимии могли бы быть устранены из словаря, и смысл оставшихся лексических единиц остался бы при этом нетронутым. Такой «обедненный» словарь ограничивал бы возможности стилистического разнообразия, но все, что может быть сказано с помощью большого словаря, могло бы быть сказано также и при использовании меньшего словаря, освобожденного от синонимии.

Хотя синонимия не играет существенной роли в семантической структуре языка, в определенных контекстах она возникает как следствие более фундаментальных структурных отношений, гипонимии и несовместимости (которые будут рассмотрены в следующем разделе). Часто бывает, что различие между двумя лексическими единицами нейтрализуется в контексте. Например, различие между маркированным членом пары bitch 'сука' и немаркированным членом dog 'собака' нейтрализуется в контексте типа My—has just had pups 'У моей — недавно появились щенки', из которого ясно, что обозначаемое животное — это особь женского пола. Все смысловые отношения являются в принципе контекстно-зависимыми, но контекстуально-детерминированная синонимия имеет особенно важное значение. Ясно, что ее можно отнести к сфере действия общего принципа, согласно которому одна и та же информация может передаваться в языке либо синтагматически, либо парадигматически (ср. § 2.3.8). Мы можем сказать: I'm flying to New York 'Я лечу в Нью-Йорк' или I'm going to New York by air 'Я отправляюсь в Нью-Йорк по воздуху', I'm driving to New York 'Я еду (веду автомобиль) в Нью-Йорк' или I'm going to New York by car 'Я отправляюсь в Нью-Йорк на автомобиле'. В одном случае нужное разграничение осуществляется с помощью парадигматического выбора глаголов fly 'лететь' и drive 'вести автомобиль', в другом случае — с помощью синтагматической модификации более общего глагола go 'идти, ехать, отправляться и т. д.' Если какая-то лексическая единица очень часто модифицируется с помощью определенного синтагматического средства, то это может привести (в диахронии) к переносу соответствующего семантического разграничения из синтагматического плана в парадигматический, в результате чего выражение синтагматической модификации становится избыточным. Именно таким образом можно, по-видимому, объяснить развитие смысла глагола starve 'голодать, умирать с голоду'. Когда-то он значил, по-видимому, 'умирать' (ср. генетически родственное нем. sterben), а еще раньше — 'испытывать судороги', но обычно он модифицировался в синтагматическом плане с помощью сочетания of hunger 'от голода' и поэтому приобрел тот смысл, который он имеет теперь в современном стандартном английском языке. (В некоторых районах Северной Англии типичная синтагматическая модификация выражалась, и выражается сейчас, сочетанием with cold 'от холода', так что I'm starving выступает как примерный эквивалент стандартного английского I'm freezing 'Я замерзаю'.) История словарного состава английского языка (и, несомненно, всех языков) изобилует примерами такого рода семантической «специализации».