Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поляк очень рад табаку, дело, видать, нечистое, и он начинает шантажировать Рейнхольда, вымогать у него подачки, потому что у того всегда каким-то образом водятся деньги.
Дело могло бы принять для Рейнхольда весьма скверный оборот, но на сей раз ему еще повезло. Он отражает удар. Он распространяет слух, будто Длуга, его земляк, задумал лягнуть его, так как знает про кой-какие старые его дела. И вот, во время обеденного перерыва происходит жестокое побоище, Рейнхольд тоже принимает деятельное участие в избиении поляка. За это его сажают на семь суток в строгий карцер, с койкой и горячей пищей лишь на третий день. Но когда он выходит из карцера, кругом все тихо-мирно, и никто его не беспокоит.
Но затем Рейнхольд сам подкладывает себе свинью. В продолжение всей жизни женщины приносили ему счастье и несчастье, на этой самой любви он и на сей раз сломал себе шею. История с Длугой привела его в сильнейшее возбуждение и ярость, приходится бесконечно сидеть тут и подвергаться всяким гадостям со стороны всяких негодяев, и не видишь никакой радости и живешь в таком одиночестве, подобного рода мысли сверлят его и сверлят, с недели на неделю все глубже и глубже. А когда он дошел уже до того, что охотнее всего зарезал бы этого Длугу, он сближается с одним молодым парнем, взломщиком, который тоже в первый раз сидит в Бранденбурге и в марте месяце уже выходит на волю. Сперва эти двое сходятся на почве торговли табаком и всяческих поношений Длуги, а затем становятся настоящими, закадычными друзьями, такого у Рейнхольда еще никогда не было, и хотя это и не женщина, а мальчик, все же с ним очень хорошо, и Рейнхольд радуется в бранденбургской тюрьме: проклятая история с Длугой имела такие хорошие последствия. Жаль только, что парнишке уже скоро срок выходит.
«А мне еще так долго носить черную суконную шапку и коричневую куртку, и в то время как я буду сидеть здесь, где-то будешь ты, мой маленький Конрад?» Парнишку зовут Конрадом, или, по крайней мере, он так себя называет. Он из Мекленбурга[720] и проявляет все данные стать со временем настоящим бандитом. Из тех двоих, с которыми он работал по взломам в Померании, один сидит тут же с десятью годами. И вот, когда оба друга накануне освобождения Конрада, в какую-то злосчастную среду, в последний раз сошлись вдвоем в камере, Рейнхольд ну прямо разрывается от горя, что опять останется один и никого у него не будет – авось найдется другой, дай срок, Рейнхольд, и ты попадешь в колонию в Вердер[721] или еще куда, – и никак не может успокоиться, не укладывается у него в голове и не укладывается, почему ему так не повезло, все из-за этой суки, из-за дуры Мици, и из-за этой скотины, Франца Биберкопфа, и какое мне дело до таких остолопов, до таких ослов, я мог бы жить теперь на воле важным барином, а здесь сидят одни голоштанники, которые ни тпру ни ну. И тут Рейнхольду точно моча в голову ударила, ноет и скулит и умоляет Конрада взять его с собой, возьми да возьми. Тот утешает его как умеет, но нет, это немыслимо, здесь никому не рекомендуется бежать.
Они раздобыли у одного полировщика из столярной мастерской бутылочку политуры, Конрад дает ее Рейнхольду, тот пьет, Конрад тоже. Нет, бежать совершенно немыслимо, вот на днях двое бежали, вернее, пытались бежать, так один добрался уже до Нойндорферштрассе и только хотел сесть в повозку, как патруль его и замел, потому что уж больно он был окровавлен от этого проклятущего битого стекла, которым усыпан гребень ограды, пришлось положить его в лазарет, и еще неизвестно, заживут ли у него руки. А другой, тот был умнее, тот, как заметил стекло, сразу соскочил обратно во двор.
«Ничего у тебя не выйдет с побегом, Рейнхольд». И тут наш Рейнхольд совсем раскисает, распускается. Как, еще четыре года сидеть ему в этой дыре из-за какого-то баловства на Моцштрассе, из-за стервы Мици и обормота Франца? И он усердно прикладывается к политуре, ему становится легче на душе, вещи Конрада уже собраны, ножик положен сверху на узелки, вечерняя поверка уже была, дверь заперта на ключ, койки спущены. Оба друга шепчутся на койке Конрада. Рейнхольд – в самом минорном настроении: «Я, брат, тебе скажу, куда тебе пойти в Берлине. Как только ты выйдешь отсюда, отправляйся к моей невесте, черт ее знает, чья она теперь невеста, я тебе дам адрес, и сообщи мне, как и что, ты уж сам знаешь. А затем разузнай, чем кончилось то мое дело, понимаешь, потому что Длуга как будто что-то пронюхал. В Берлине был у меня один знакомый, этакий форменный дурачина, Биберкопф по фамилии, Франц Биберкопф…»
И Рейнхольд шепчет и шепчет и рассказывает и обнимает Конрада, который только знай настораживает уши и говорит на все да, да, и вскоре уже в курсе дела. Потом Конраду приходится раздеть Рейнхольда и уложить его на койку, так тот плачет от злости и отчаяния и досады на свою судьбу и на то, что он ничего не может поделать и сидит в западне. Тут уж не помогают слова Конрада, что четыре года, мол, пустяки, Рейнхольд и слушать не хочет, нет, он этого не вынесет, он не может так жить, словом, припадок самого настоящего тюремного помешательства.
Это было в среду вечером. В пятницу Конрад у невесты Рейнхольда в Берлине, его радушно принимают, заставляют целый день рассказывать о тюремном житье-бытье и под конец снабжают деньгами. Это было в пятницу, а во вторник для Рейнхольда уже все пропало! Случилось так, что Конрад встретил на Зеештрассе одного товарища, с которым был в приюте для трудновоспитуемых. Товарищ этот в данное время безработный. И вот Конрад начинает перед ним хвастаться, как ему, Конраду, хорошо живется, платит за
