Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин

уже давно уклонялся от регистрации в патронате, что ж, одного мы поймали, скоро попадется и другой.

Книга девятая

Теперь земной путь Франца Биберкопфа окончен. Пора ему на слом. Он попадает в руки темной силы, которая именуется смертью и кажется ему подходящим пристанищем. Но он узнает, какого она о нем мнения, способом, которого он никак не ожидал и который превосходит все, что постигло его до сих пор.

Она говорит с ним начистоту. Она открывает ему глаза на его ошибки, на его высокомерие и несознательность. И таким образом терпит крушение старый Франц Биберкопф, жизненный путь его обрывается.

Этот человек разбит, уничтожен. Но вам покажут другого Биберкопфа, которому прежний и в подметки не годится и от которого можно ожидать, что он лучше справится со своей задачей.

Черные дни для Рейнхольда. Впрочем, эту главу можно и пропустить

И как предполагали в полиции: «одного мы поймали, скоро попадется и другой», так оно и случилось. Только не совсем так, как думали. Они-то рассчитывали – скоро попадется другой. Но – он уже попался, он прошел через то же красное здание полицейпрезидиума, был пропущен через другие комнаты и руки и уже сидит в Моабите[715].

У Рейнхольда все делается скоро, так что он в два счета покончил и с этим делом. Этот молодчик не любит долго канителиться. Вы еще помните, как он поступил тогда с Францем? Ну так вот, в несколько дней он выясняет, какую игру повел против него Франц, и немедленно делает контрход.

Как-то вечером Рейнхольд отправился на Моцштрассе[716], а затем говорит себе, объявления о выдаче вознаграждения за поимку убийц расклеены на всех столбах, надо сделать так, чтоб попасться с липовым документом, например – выхватить сумочку, или что-нибудь в этом роде, потому что тюрьма – самое верное убежище в случае серьезной опасности. Что ему и удается, только той дамочке он уж очень здорово заехал в рожу. Ну да не беда, думает Рейнхольд, лишь бы поскорей убраться со сцены. А в сыскном у него извлекают из кармана липовые документы на имя польского вора-гастролера Морошкевича и – пожалуйте в Моабит. Так там в сыскном и не заметили, что за гусь лапчатый к ним попал, что ж, парень еще ни разу не сидел, и разве всех разыскиваемых преступников упомнишь? Незаметно среди других проходит слушание и его дела в суде, чуть ли не тайком, тихо и бесшумно, так как он сам проходил по сыскному. Но ввиду того что он – разыскиваемый польскими властями рецидивист и что этот субъект имел наглость выйти на улицу в аристократической части города и ни с того ни с сего наброситься на приличную даму, избить ее и вырвать у нее из рук сумочку, это ж неслыханно, мы, слава богу, живем не в России-Польше, что вы себе собственно думали, то его надо наказать построже, и ему дают четыре года со строгой изоляцией, лишением прав на пять лет, отдачей после отбытия наказания под надзор полиции, и все такое, кастет конфискуется. На осужденного возлагаются судебные издержки, объявляется перерыв на десять минут, здесь очень жарко, надо открыть окно, что вы имеете еще заявить?

Рейнхольд, конечно, ничего не имеет заявить, оставляет за собой право просить о пересмотре дела и очень доволен, что с ним разговаривают таким образом, значит здесь с ним ничего плохого не случится. А два дня спустя все уже кончено, все, все позади, мы перевалили через вершину горы. Паршивое это было дело с Мици и этим ослом Биберкопфом, но на первое время мы все устроили так, как хотели, аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя.

Вот оно, значит, какое положение; и в тот момент, когда забирают Франца и везут в сыскное, настоящий убийца, Рейнхольд, сидит уже в Бранденбурге[717], никто о нем и не вспоминает, позабыт он, позаброшен, и хоть весь мир погибни, все равно никто его не разыщет. А его самого не мучают никакие угрызения совести, и, если б все делалось по нем, он сидел бы там и поныне или же задал бы винта где-нибудь в пути, при пересылке в другую тюрьму.

Но вот на свете так уж устроено, что оправдываются самые идиотские пословицы, и если человек думает, ну теперь все в порядке, то это может быть вовсе не так. Человек, говорят, предполагает, а Бог располагает[718], и сколько вору не воровать, а кнута не миновать. Каким образом все ж таки добираются до Рейнхольда и как ему в конце концов приходится пройти свой скорбный путь – я вам сейчас расскажу. Но если кого-либо это не интересует, то пусть он просто пропустит эту и следующие страницы. Все, что повествуется в книге Берлин Александрплац о судьбе Франца Биберкопфа, происходило на самом деле, и книгу эту надо перечесть два или три раза и постараться хорошенько запомнить описанные в ней события, в них есть своя правда, наглядная, осязаемая. Но роль Рейнхольда на этом заканчивается. И только потому, что он олицетворяет бесстрастную силу, в которой ничто не изменяется в сем мире, я намерен показать ее вам в ее последней жестокой схватке. Вы увидите его твердокаменным и непреклонным до конца, незыблемым даже там, где Франц Биберкопф стелется по земле как былинка и, словно элемент, подвергнутый действию известного рода лучей, переходит в другой элемент[719]. Ах, ведь так легко сказать: все мы люди, все – человеки. О радостная, о счастливая, льется песнь застольная. Коли есть Господь… все мы отличаемся друг от друга не только нашими хорошими или дурными качествами, у каждого из нас есть и другая натура, и другая, своя жизнь, и все мы не похожи ни по характеру, ни по происхождению, ни по нашим стремлениям. А теперь выслушайте еще последнее о Рейнхольде.

И ведь надо же было так случиться, что Рейнхольду пришлось работать в бранденбургской тюрьме в циновочной мастерской вместе с одним поляком, но только настоящим, который в самом деле был известным карманщиком и лично знаком с Морошкевичем. Тот, как услышал: Морошкевич – э, да ведь я его знаю, где ж он? Глядит на Рейнхольда и думает: да ну неужели он так изменился и как это возможно. Ну, он делает вид, будто ничего не знает и вовсе не знаком с Морошкевичем, а в уборной, когда их отпустили покурить, примазывается к Рейнхольду, угощает его папиросой, заговаривает с ним, и оказывается, этот Морошкевич