Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда это не удается, один из стажеров добивается того, что из физиотерапевтического кабинета приносят электрический аппарат и принимаются лечить Франца Биберкопфа фарадизацией[737], подвергая действию тока верхнюю часть тела, главным образом – челюсти, шею и дно рта. Эту последнюю полость следует подвергнуть особенному возбуждению и раздражению.
Старшие врачи – люди покладистые, бывалые, охотно заглядывающие в арестантский барак, чтобы поразмять себе ноги, смотрят на все эти затеи сквозь пальцы. Главный врач сидит в ординаторской за столом, перед грудой бумаг, которые кладет ему слева на подпись старший санитар, – молодежь, молодая гвардия, ассистент и практикант, стоят у окна. Говорят о том о сем[738]. Список снотворных средств просмотрен, новый санитар представился начальству и уже вышел вместе со старшим санитаром, господа врачи – в своей компании, перелистывают протокол последнего съезда в Баден-Бадене[739]. «Скоро вы станете утверждать, что и паралич обусловлен душевной деятельностью, – говорит главный врач, – и что спирохеты[740] являются чем-то вроде вшей в мозгу. Ох уж эта мне душа, сплошные сантименты! Медицина на розовой водичке».
Оба молодых врача молчат, улыбаются про себя. Старое поколение любит поговорить, начиная с известного возраста в мозгу отлагается известь, и человек уже ничему не способен научиться. Главный врач попыхивает папироской, подписывает бумагу за бумагой и говорит, говорит:
«Вот видите, электричество уже много лучше, гораздо лучше этой пустой болтовни. Но если вы возьмете слабый ток, то он ничего не даст. А возьмете сильный – может получиться неприятность. Знаем мы эту штуку, лечение сильными токами, знаем еще с войны, дорогой мой. Не разрешается, нельзя, потому что это – современный способ пытки». Тут молодые врачи берут на себя смелость спросить, что же следует предпринять в таком, например, случае, как с Биберкопфом? «Прежде всего ставится диагноз, и если возможно, правильный. Кроме неоспоримой души – мы ведь тоже помним еще нашего Гёте и Шамиссо[741], хотя и много воды с тех пор утекло, – так вот, я говорю, кроме души, существует на свете и кровотечение из носу, и мозоли, и переломы ног. Их нужно лечить так, как этого требует от врача всякая порядочная сломанная нога или всякая мозоль. Со сломанной ногой вы можете делать что хотите, она все равно не заживет от уговоров, хотя бы вы при этом играли на рояле. Нога хочет, чтоб как следует вправили кости и положили ее в лубок, и тогда дело пойдет на лад. То же самое и с мозолями. Мозоль требует, чтоб ее смазывали или чтобы человек купил себе более удобные сапоги. Последнее обходится дороже, но зато целесообразнее». Мудрость лиц, имеющих право на пенсию, уровень умственного развития равен нулю. «Следовательно, что же делать в данном случае с Биберкопфом, как вы полагаете, господин главный врач?» – «Поставить правильный диагноз. Таковым будет, по моей давным-давно устаревшей диагностике, кататонический ступор[742]. Впрочем, это в том случае, если за ним не скрываются резкие органические изменения в мозговой оболочке, например опухоль в среднем мозгу, вы ведь знаете, с чем приходится встречаться при так называемом головном гриппе, по крайней мере нам, старикам? Может быть, нас еще ожидает какая-нибудь необычайная сенсация при вскрытии, такое было бы не впервой». – «Кататонический ступор?» Ему бы самому купить себе новые сапоги, вот что! «Ну да. Все случаи, когда больной лежит в оцепенении, с внезапными потами, а сам, между прочим, подмигивает и превосходно за нами наблюдает, но ничего не говорит и не ест, – все такие случаи мы относим к кататонии. Симулянт или психогенный субъект в конце концов все-таки непременно на чем-нибудь да сорвется. Никогда он себя не допустит умереть с голода». – «А что же выигрывает больной от такого диагноза, господин главный врач, от этого ему ведь тоже не легче». Что, попался? Теперь ты у нас попляшешь. Главный врач раскатисто смеется, подходит к окну и хлопает ассистента по плечу. «Во-первых, он избавляется от вас обоих, дорогой коллега, и может, таким образом, спокойно дрыхнуть. Это для него, во всяком случае, большое преимущество. Неужели вы думаете, что ему не надоела эта канитель, которую вы и ваш коллега тянете с ним изо дня в день? А знаете, кстати, чем я могу неопровержимо подкрепить свой диагноз? Вот, послушайте. Этот больной давным-давно воспользовался бы удобным случаем, если бы дело было в так называемой душе. Когда такой отпетый каторжник видит, что вот собрались этакие молодые люди, которые ни черта в нем не понимают – простите, но ведь мы между собою, – и хотят его вылечить разговорами, то для такого субъекта вы прямо клад. Таких-то ему и нужно. И знаете, что он тогда делает, давно бы сделал? Видите ли, коллега, если бы у парня имелось соображенье и расчет». Ишь ты, теперь эта слепая курица воображает, что наконец-то нашла зерно; и кудахчет, кудахчет. «Но ведь в том-то и дело, господин главный врач, что у него наблюдается торможение. Это и по нашему мнению есть ступорозное состояние, но обусловленное в данном случае психическими моментами, – утрата контакта с действительностью после разочарований или неудач, а затем детские, инстинктивные претензии к действительности и бесплодные попытки восстановить этот контакт». – «Психические моменты? Чушь, ерунда! Уж если на то пошло, то у него были бы совершенно иного рода психические моменты. Он сразу покончил бы со скованностью и торможением. Подарил бы их вам обоим на Рождество. Через неделю он с вашей помощью встает. Боже, какой же вы тогда великий целитель, честь и хвала новой терапии, вы посылаете приветственную телеграмму Фрейду в Вену[743], неделю спустя парень идет с вашей помощью гулять по коридору, чудо, о чудо, аллилуйя, еще неделя, и он уже в точности исследовал двор, а неделей позже, благодаря вашему любезному содействию, он за вашей спиной – аллилуйя,
