Собрание Сочинений. Том 2. Произведения 1942-1969 годов. - Хорхе Луис Борхес

мести

Сломили сталь героев. Жалкий нищий,

Пришел ты на родное пепелище,

Чтобы проститься с ним и жизнью вместе,

О капитан мой. В колдовской пустыне

Цвет Португалии полег, спаленный,

И вот испанец, в битвах посрамленный,

Крушит ее приморские твердыни.

О, знать бы, что у той кромешной влаги,

Где завершаются людские сроки,

Ты понял: все, кто пали на Востоке

И Западе земли, клинки и флаги

Пребудут вечно (в неизменном виде)

В твоей вновь сотворенной «Энеиде».

ДЕВЯТЬСОТ ДВАДЦАТЫЕ

Круговращенье созвездий не бесконечно,

и тигр — лишь один из призраков наважденья,

но, не встречая нигде ни случая, ни удачи,

мы считали, что сосланы в это бездарное время,

время, когда ничего не могло родиться.

Мир, трагический мир был далеко отсюда,

и нам предстояло найти его в прошлом:

я сплетал убогие мифы о двориках и кинжалах,

а Рикардо{726} мечтал о своих табунах и загонах.

Кто мог подумать, что завтра вспыхнет зарницей?

Кто предвидел позор, огонь и нещадную ночь Альянса?

Кто бы сказал, что история хлынет на перекрестки —

наша история, страсть и бесчестье,

тóлпы, как море, гулкое слово «Кордова»,

смесь реальности и сновиденья, ужаса и величья!

ОДА, НАПИСАННАЯ В 1960 ГОДУ

Закон ли тайный или явный случай,

Свершая мой сновиденный удел,

Велят, незаменимая отчизна,

Наполнившая срамом и величьем

Сто пятьдесят невыносимых лет{727},

Чтоб, капля, я воззвал к тебе, стремнине,

Чтоб, миг, заговорил с тобою, время,

И в задушевный разговор влились

Обряд и мрак, возлюбленный богами,

И храмовая чистота стиха?

Я, родина, искал тебя в руинах

Окраинных бездонных вечеров,

В репье, ветрами пампы занесенном

На лестницу, в невозмутимых ливнях,

В неторопливом обиходе звезд,

В руке, пощипывающей гитару,

В могучем притяжении степей,

Которые владеют нашей кровью,

Как море — саксами, в благочестивых

Крестах и чашах родовых могил,

В еще девичьей нежности жасмина,

В серебряной монетке, в шелковистом

Прикосновении немой каобы,

Во вкусе мяса, в сладости плода,

В двухцветном флаге над щипцом казармы,

В заношенных легендах о ноже

И винной стойке, в тысячах закатов,

Ушедших и осиротивших взгляд.

В поблекших за лета воспоминаньях

О двориках, где слуги носят имя

Своих хозяев, в нищенских страницах

Книг для слепых, развеянных огнем,

В неумолкающем паденье ливней

Того эпического сентября,

Какого не забыть, но это ворох

Едва ль не чуждых знаков и имен.

Ты больше верст своих безмерных далей

И дней твоих неизмеримых лет.

Ты больше, чем немыслимое море

Твоих родов. Нам не узнать, какой

Ты видишься Творцу в животворящем

Сиянии предвечных образцов,

Но мы, неистребимая отчизна,

Живем и умираем, вызывая

Твой сокровенный и слепящий лик.

АРИОСТ И АРАБЫ

Кому по силам книга? Для начала

Хорошей книги требуются зори,

А к ним — века, сражения и море,

Чтоб сталкивало всех и разлучало.

Так думал Ариост и с наслажденьем,

Пустив коня по вековым просторам

Гробниц и сосен, возвращался взором

К стократно перевиданным виденьям.

Италия была на то мгновенье

Край призраков, которые, подъемля

Клинок, за веком век трудивший землю,

Переплетали с памятью забвенье.

Бредя по Аквитании, попали

Полки в засаду под крутой горою, —

Отсюда сновиденье о герое,

Мече и звуке рога в Ронсевале.

Божков и стяги сакс, от века хмурый,

Восставил над английскою страною,

Придя тупой и грозною войною, —

Отсюда сон про короля Артура{728}.

Под блеклым солнцем северного края

Родился сон, в котором спит подруга,

Не покидая огненного круга

И суженого верно ожидая.

Не знаю, на Парнасе иль Востоке

Родился сон, в котором конь крылатый

По небу скачет в сторону заката,

А на коне летит колдун жестокий.

И Ариост как будто с колдовского

Коня смотрел на царствие земное,

Измеренное вечною войною

И юной страстью, рушащей оковы.

И мир для зачарованного взора

Цвел дивным садом в золотом тумане,

Сливаясь за невидимою гранью

С садами Анжелики и Медора{729}.

Мелькали, словно призрачные клады,

Что в Индостане навевает опий,

Любовные утехи и разлады

В его поэме, как в калейдоскопе.

И в колкости, и в страсти несравнимый,

Он сам стыдился собственного пыла,

Придумав замок, все в котором было

(Как в жизни) притягательно и мнимо.

Как всем поэтам, рок или фортуна

Не пожалели редкостного дара

Ему, скакавшему своей Феррарой{730}

И вместе с тем далекой кромкой лунной.

Из невесомой ржави сновиденья

И слякоти сновиденного Нила

Его воображенье сотворило

Великолепное хитросплетенье —

Меандр, алмаз, где ты на повороте

Опять оказываешься в начале,

Чтоб с музыкой, не знающей печали,

Плутать, забыв об имени и плоти.

Европа чуть не сгинула бесследно,

В тот лабиринт заведена азартом:

Сам Мильтон мог рыдать над Брандимартом

И сокрушаться о Далинде бедной.

Бог с ней, Европою! Дары иные

Гигантский сон{731} без края и без срока

Оставил обитателям Востока,

Где спят пески и бродят львы ночные.

О шахе, что опять казнит бесстрастно

Царицу после сладостного мига,

Нам и сейчас рассказывает книга,

Чье колдовство столетьям неподвластно.

Крыла из мрака, птичьи лапы с целым