Огненный скит - Юрий Любопытнов

Хлопнула дверь. Лязгнул вставленный в пробой крючок. Вошла Райка, села на прежнее место, поправила платок на плечах.

— Ещё выпьешь? — спросила она.

Степан повел бровью.

— А чего не выпить.

Ему вспомнились слова Мухомора, что три года Райка жила одна после смерти хахаля, тоже вора, которого прибили сокамерники в тюрьме, и всем подкатывающимся к ней давала от ворот поворот. А вот пацана привечает. Хотя какой он пацан. Отношение к нему Райки поднимало его в собственных глазах. И ему хотелось казаться круче, чем он был на самом деле.

— Вот это другой разговор, — проговорила Райка. — Ты только закусывай, а то лыка не будешь вязать, как в прошлый раз.

Степан покраснел, но ничего не сказал.

— Ты давно сбежал? — спросила она. — Если не врёшь, конечно, что был в лагере.

— А чего мне врать! Давно. Прошлой осенью.

— Чем же ты питался в тайге?

— А чем придётся. Что добуду, то моё.

— Ну так сейчас поешь по-людски, — ответила она, накладывая ему в тарелку студня.

Она поняла, что ему не хочется говорить о том времени и не стала больше расспрашивать.

Степан выпил ещё. Самогон раскрепостил мозг и тело. Всё кругом стало казаться в ином свете. Он смотрел на круглое Райкино лицо, на глаза, одурманенные затаённым чувством, на полушария грудей, выпиравших из платья, и сладостное томление охватывало его существо, и ему уже не казалось, что он зря сюда пришёл, а казалось, что он веки вечные знает и Райку, и этот дом, и всё, всё, всё…

Утром он открыл глаза с ясной головой. Лежал он в небольшой комнате в два окна. На них были чистые чуть отдёрнутые кружевные занавески. На подоконниках стояли цветы в глиняных горшках, которые были обёрнуты толстой белой бумагой, разрисованной то ли цветными карандашами, то ли акварельными красками. Дурманяще пахло геранью, ещё чем-то приятным. Степан принюхался: запах жасмина издавали пуховые подушки, лёгкие и почти невесомые, в которых утопала его голова. Пол был вымыт недавно, пока он спал, и от него веяло свежестью.

Степан помнил, что вчера, выпив очередную стопку, его потянуло на геройства: он облапил Райку и ни слова не говоря, повлёк в тёмные комнаты. Райка не сопротивлялась, наоборот, они жадно целовались, стараясь теснее прижаться друг к другу. Степан молчал, Райка приглушённо смеялась. Она и увлекла его в эту комнату. Он вспомнил, как они бросились на кровать, мягкую и широкую, он суматошно раздевался, она помогала ему…

На стене висели ходики. Он взглянул на стрелки. Они показывали пять часов. Степан ужаснулся, подумав, сколько же времени он проспал, но тотчас понял, что ошибся — часы стояли. Он захотел встать и одеться, и осмотрелся: его одежды не было, но на стуле рядом с кроватью лежало чистое бельё.

— Переодевайся, — сказала, входя в комнату Райка. Она, видимо, следила за ним. — Я твою одежду сожгла. Купила тебе новую…

Степан не вставал. Райка усмехнулась, показав два ряда мелких белых зубов, наклонилась, притиснув его грудью, чмокнула в глаз, и, запахнув халат, удалилась.

— Быстрей вставай, — донесся её голос до Степана. — Завтракать будем.

— А сколько натикало? — спросил Степан.

— Поздно уже. Одиннадцать скоро.

Степан надел чистое, припасённое Райкой бельё, пахнувшее мылом и свежестью, свежую рубашку и шерстяные новые брюки.

— Ну-ка покажись! — Она вошла в комнату и оглядела его: — Иди к зеркалу, посмотрись, какой стал. — Она бесцеремонно вытолкала Степана из спальни. — Теперь тебя никто не узнает в новой одежде. А то в отрепьях каких-то ходил. Стыд и срам. В парикмахерскую сходишь. Там космы немного пообстригут, а то патлы в разные стороны торчат…

Степан тоже себя не узнавал. Оставшись довольной увиденным, Райка прошла на кухню и позвала его:

— Проходи, а то всё стынет.

На столе стояла бутылка водки, самовар, вазочка с мёдом, пироги, глубокая сковорода на ножках с ручкой, полная жёлтого, нарезанного соломкой картофеля, жаренного с салом и печёнкой.

— Садись. — Она сдвинула стопки.

— Я-я-а-а…

— Не отказывайся. Сегодня праздник. Я сама налью. — Она взяла бутылку.

— Сегодня праздник? — Он вскинул глаза.

— Праздник.

— А какой?

— Тебе нечего знать. Праздник и всё. Ты пей. Много будешь знать…

Степан не стал отказываться — в праздник не грех и выпить, тем более, что он уже начал привыкать к каждодневному возлиянию, выдохнул и проглотил содержимое стопки.

— Вот так-то лучше, — проговорила Райка и поднесла свою рюмку к губам.

— Мухомор когда придёт? — спросил Степан, приступая к еде.

— Это ты Захара Мухомором прозвал?

— А что не похож?

— Похож. А зачем он тебе? Теперь у тебя своя дорога. Что плохо у меня?

— Это ж какая у меня дорога? — спросил Степан, внимательно глядя на Райку.

— Потом разберёмся.

— А после «потом»?

— Я ж тебе сказала — там видно будет.

— Мне документы нужны.

— Будут тебе документы. Чего ты переживаешь.

— Когда делом докажу, как сказал Веничка?

— Ты не Веничке будешь доказывать.

— А кому же?

— Мне, — отрезала Райка и мягче добавила: — Прекрати этот разговор, а то я рассержусь. — Она взяла его голову двумя руками, притянула к себе и смачно поцеловала в губы. — Ну иди ко мне, голубь ты мой! Иди!..

Глава восемнадцатая

«Прощай, шпана!»

Почти месяц жил Степан у Райки. Раза два или три за это время наведывался Мухомор, выпивал рюмку-другую хозяйкиного самогона, говорил о чём-то незначащим с примаком, как он называл своего бывшего дружка, но зато долго беседовал с Райкой. После таких бесед, в сенях или на улице, она приходила раскрасневшаяся, недовольная, но карт не раскрывала. Только после последней встречи, видимо, Мухомор её достал, гневно уперев руки в бока, она воскликнула, позабыв, что рядом находится Степан:

— А не будет по-вашему!

— Что произошло? — спросил Степан.

— Да ничего, — ответила спокойным голосом Райка, обмахивая рукой пылающее лицо.

— А чего тогда кричишь?

Степан освоился со своей новой ролью, живя в примаках, и иногда не только разговаривал с Райкой на равных, но и повышал голос на свою незаконную половину, если было можно так называть его хозяйку. Райка прощала ему такие всплески, считая, что они происходят от ничегониделания и по молодости. Она была старше его на пятнадцать лет.

Степану она представлялась двояко: то верёвки из неё можно было вить, а то не знал, с какого бока зайти — она становилась без видимой причины грубой, сводила к переносице брови, прищуривала глаза и недовольно смотрела на сожителя. Видно, в ней жили две женщины. Одна от Бога, от природы, что было отцом, матерью заложено — дети, очаг, семья, это сообщало ей мягкость, неторопливость, женственность, и вторая — бандерша в окружении воров с их законами, нравами, обычаями, подчас откровенно наглыми, но всегда бесцеремонными. Эта сторона наложила на неё неизгладимый отпечаток. Степан считал, что настоящая Райка была за ужином, обедом, в доме, когда хозяйствовала, в кровати, а остальное было приобретённым, своего рода маской, чтобы не казаться белой вороной в обществе воров.