Том 1. Русская литература - Анатолий Луначарский

Но если психобиологические предрасположения Блока были особенно вероятны как раз в таком классе, как тогдашнее дворянство, то, с другой стороны, творящая своего поэта социальная среда ищет себе рупор, ищет себе инструмент, который был бы наиболее приспособлен к той музыке, создание какой и есть задание этой творящей среды.

Когда поэт начинает свое общественное служение, когда он издает свои первые песни и на дальнейших, ближайших к первой ступени, этапах лестницы, он может быть откинут или признан. То обстоятельство, будет ли он признан теми или иными прослойками современного ему общества, какими именно и насколько именно, могущественнейшим образом влияет на весь дальнейший его путь, на самый его поэтический облик.

В Блоке имелись все задатки стать тем пророком, мечтателем, тем поздним романтиком дворянства, тем Новалисом заката русской помещичьей интеллигенции, каким он стал. Если бы у него не было соответственных психобиологических предпосылок, если бы он был, скажем, здоровее, четче, уравновешеннее, то он был бы более или менее не нужен своему времени, по крайней мере тем в некоторой степени доминирующим тогда слоям интеллигенции, которыми он был фактически поднят на щит.

Если образ мыслей Блока создан был его классом и его эпохой, то способ выражения этих мыслей, не столько даже мыслей, сколько эмоциональных комплексов, был определен его психобиологической природой, которая, однако, определялась наследственно, в которой отражалась психобиологическая расшатанность его класса (как выражение его социальной судьбы). Притом же его класс (с прибавлением, как мы уже сказали, родственных толп буржуазной интеллигенции) в его эпоху принял его как своего глашатая, дал ему славу, вдохновил его в качестве поэта своего времени, то есть творца каких-то больших и нужных ценностей, именно постольку, поскольку самая болезненность — или по меньшей мере крайняя оригинальность — психического уклада Блока делала его наиболее подходящим для создания той символической поэзии, колеблющейся между поэтически-высокомерно приподнятым отчаянием и разнообразной, жадно шарящей впотьмах, мечтой о каком-то искуплении от ужасов жизни, какая соответствовала потребностям признавшего его социального заказчика.

Глава вторая. Блок-музыкант

В своих воспоминаниях об Александре Блоке близко и тонко знавшая его М. А. Бекетова4 констатирует, что Блок в обычном смысле слова был не музыкальным человеком, то есть музыку он чрезвычайно любил, очень сильно испытывал на себе ее действие, но сам ни на каких инструментах не играл и не обладал хорошим слухом, то есть прежде всего способностью воспроизводить слышанную музыку. Однако тут же М. А. Бекетова прибавляет, что Блоку присуще было необычайное чувство ритма. Сам Блок в известной степени подтверждает это суждение в письме к Андрею Белому:

«Я до отчаяния ничего не понимаю в музыке, от природы лишен всякого музыкального слуха, — говорит он, — не могу говорить о музыке как об искусстве ни с какой стороны».

Но он прибавляет к этому нечто еще более важное, чем отмеченное Бекетовой чувство ритма.

«Таким образом, — говорит он, — я осужден на то, чтобы вечно поющее внутри никогда не вышло наружу»5.

Блок констатирует этим, что внутри его жила некая постоянная песня, некое музыкальное начало, вряд ли организованное мелодически, скорее, очевидно, состоявшее из ритмической смены эмоций, нарастаний и падений, — словом, из какой-то динамически более или менее организованной жизни чувств, настроений, аффектов, крайне родственное с тем, что Блок, очевидно, переживал, слушая музыку.

Так как реально звучащая музыка имеет свою силу не столько в самой материи звука, тона, сколько именно в динамических соотношениях, нарушениях равновесия и его восстановлениях, то очевидно, что Блок, с его слаборазвитым «звуковым» аппаратом (воспринимающим и творческим), обладал, тем не менее, выдающимся аффекциональным динамическим аппаратом. Музыка вызывала в нем глубокие, разнообразные, могучие волнения. Но эти волнения переживал он и без музыки, причем они просились наружу, но, не находя себе выхода в чисто тональном творчестве, они находили его в творчестве словесном.

Гёте обмолвился раз очень оригинальным, хотя и не совсем правильным замечанием. Он сказал, что люди с большой потребностью художественного творчества, но не обладающие ни пластическим, ни музыкальным талантом, становятся поэтами и, так сказать, рассказывают про те зрительные образы или про те звуковые миры, которые они хотели бы создать более непосредственно, не через разум, а для глаза и уха как таковых6.

По отношению к поэту музыкального типа это в значительной степени так. Блок, конечно, не является только поэтом-музыкантом. Он и живописец и пластик, он и драматург и мыслитель. Но нечего и говорить, что как живописно-пластические образы Блока, так и его мысли или объективные изображения им столкновений человеческих страстей и действий остаются далеко позади музыкального значения его поэзии. В известной степени поэзия Блока есть «зам-музыка». Блок был бы, вероятно, более счастлив, если бы он награжден был от природы композиторским даром, и, во всяком случае, музыкальная стихия, овладевая словом как выражением понятия, как названием предметов и т. д., подчиняет их себе, как бы срезывает их острые контуры, превращает их в текучие тени, которые причудливо переплетаются между собой, расплываются, повинуясь внутреннему лирико-музыкальному импульсу автора.

Сам Блок отчетливо понимал именно такой характер своей поэзии. Припоминая знаменитое определение Верлена, требовавшего, чтобы поэзия была «прежде всего музыкой», и рекомендовавшего поэту «свернуть шею красноречью»7, Блок говорит о самом первом периоде своего творчества, который называет «доисторическим»:

«Детство мое прошло в семье матери. Здесь любили и понимали слово; в семье господствовали, в общем, старинные понятия о литературных ценностях и идеалах. Говоря вульгарно, по-верленовски, преобладание имела здесь éloquence[51]; одной только матери моей свойственны были постоянный мятеж и беспокойство о новом, и мои стремления к musique[52] находили поддержку у нее… Милой же старинной éloquence обязан я до гроба тем, что литература началась для меня не с Верлена и не с декадентства вообще»8.

Однако нам не стоило бы в этой краткой характеристике социально-художественной сущности фигуры Блока выделять на особо важное место понятие о Блоке-музыканте, если бы дело шло только о констатировании того факта, что эмоционально-музыкальное и ритмически-музыкальное начало преобладает у Блока над мыслью или пластическим образом. Дело не только в этом — оно лежит гораздо глубже. Блок был музыкантом по всему своему существу и воспринимал мир так же, как музыку.

Мы уже говорили о том, почему класс и эпоха требовали от Блока отражения действительности в неясных контурах, отражения отталкивающего, обесценивающего подлинную реальность, либо ищущего в ней символического намека на потустороннее, либо рассматривающего ее как проклятым образом недостаточно прозрачную пелену, закрывающую от глаз сущность вещей.

Эта сущность вещей, этот потусторонний мир, этот мнимо-настоящий мир был своего рода формально шаткой, но, тем не менее, реальной возможностью апеллировать к нему от обид, которые нанесены действительностью разрушающемуся классу.

Символизм Блока не обладал бы достаточной силой, если бы он свелся к более или менее сухой аллегории или какой-нибудь надуманной системе (вроде Штейнера), которая странным образом могла так надолго поработить Белого9 (человека гораздо более рационального или метафизического, чем Блок). Сила Блока заключалась именно в том, что он создавал символы по преимуществу музыкальные. Каждый образ Блока в отдельности, в какой бы период мы его ни брали, не является, хотя бы в порядке символистическом, такой самоценностью, такой отчеканенной культурной монетой, которая могла бы получить серьезное социальное «хождение». Но поскольку все эти символы составляли единую ткань, входили в единый музыкальный поток блоковских поэтических мелодий, постольку они приобретали совершенно своеобразное очарование, своеобразную гипнотизирующую силу, огромную заряженность (мнимую, конечно) многозначительностью, в особенности для читателя, который такой многозначительности за пределами действительности жаждал и искал.

Встреча с философом Вл. Соловьевым и с группой «соловьевцев» в этом отношении только подлила масла в уже горевший огонь. Белый пишет по поводу впечатления, которое на символистически настраивающуюся молодежь произвел первый том стихотворений Блока:10