Нашествие хазар (в 2х книгах) - Владимир Афиногенов

Я и раньше пытался вызвать язычника на откровенный разговор, но он уходил от него. Сейчас же, оставшись наедине, я задал Доброславу вопрос, как говорится, в лоб:

— Ты доволен теперь, что Иктинос понёс наказание?

— Да, теперь я доволен… — помолчав, ответил Клуд. — И рад, что именно так всё свершилось. Ведь я дал слово Мерцане, когда беседовал с ней в библиотеке философа, что не буду мстить её мужу… Отомстили ему другие.

— Но ведь вы же с Козьмой, с Дубыней то есть, остались у монахов монастыря Иоанна Предтечи… Не поехали в Киев. Значит, всё-таки думали о мщении…

— Не одна месть нами тут руководила. Была и другая причина.

— Догадываюсь — какая… Все мы на службе у кого-то. И это понятно.

— А если понятно, Леонтий, то не будем говорить об этом. Только знайте, лично вам мы никакого вреда не причинили…

— В противном случае я бы не отдал в жены сестру твоему другу, — засмеялся я.

Рассмеялся и Клуд, потом вгляделся в другой берег и проговорил:

Никак кто-то костёр зажёг… Смотри.

Из пещеры на противоположной стороне реки тянулся дымок.

— Какие-то бродяги… — предположил Доброслав.

— Может и так. Только мы совсем перестали быть настороже… За время пути никто на нас не напал. Ни мадьяры, ни германцы, а мы плывём по той части реки, которая проходит по их землям.

— Ты не прав, отче. Я наблюдал за мораванами… Они следят за всем неусыпно. Это касаемо и нашего судна. Держат ухо востро…

Зарычал Бук, мы насторожились. Взглянули в сторону каменных увалов, что громоздились за луговиной, — ничего подозрительного не обнаружили.

— Наверное, какой-то зверёк из норы выскочил, — Клуд потрепал Бука по шее. — Успокойся, погуляй ещё…

Но пёс от нас не отошёл, продолжал стоять, подняв голову и устремив взгляд в вытянутые в длину возвышенности с пологими склонами.

— Не нравится мне это… Пошли на диеру! — сказал я решительно.

По возвращении на «Стрелу» предложил Ктесию удвоить стражу, но капитан на это пошёл весьма неохотно, снова ссылаясь на усталость людей. Лишь ближе к ночи он увеличил количество постовых.

Слегка успокоенный, с наступлением темноты я отправился спать. Но сразу заснуть мне не удалось.

Я оделся и тихонько поднялся на палубу. Некоторые солдаты и матросы из нижних тесных помещений выбрались наверх и спали снаружи в живописных позах: кто широко раскинул руки, кто свернулся калачиком, кто, устроившись на канатных бухтах, неудобно свесил голову до самого пола.

Стоял дружный храп, такой же, как в весельном отделении диеры, где забываются тяжёлым сном невольники, только храп их перемежается надсадными всхлипываниями, стонами и жалобными вскриками, — видимо, им снятся с бичами надсмотрщики…

Царила глубокая тишина. С лёгким всплеском лишь накатывались на отмель волны, торкались в кормовую часть судна, обращённую к воде, — нос «Стрелы» был обращён к берегу.

Светила луна, лица спящих солдат и матросов были освещены, — на нескольких я обнаружил что-то вроде подобие улыбки. Может, снился дом, мать, отец, братья и сестры, хотел сказать, жена, дети… Но улыбались во сне только молодые, думаю, пока своей семьёй они обзавестись не успели.

Глядя на них, в голову пришли мысли: если его, солдата, рассматривать отдельно, то увидится человек со всеми слабостями и привычками. Но когда, проснувшись, вольётся в ряды товарищей, то он уже станет частью боевой машины и делает всё, что от него требуется — убивает, льёт кровь без разбора, порой и невинных людей… Он — придаток смертоносного орудия. А разбуди сейчас такого, и вместе со мной увидит луну, звезды, что низко мерцают над притихшей землёй, порадуется и восхитится ими…

Сколько раз я видел их! Какие они разные — звезды, разные между собой и не похожие в других частях света. Нам же с философом приходилось бывать и на востоке — у арабов, и на севере — у хазар, и на юге — в Африке, и в иных морях. Там они являются на небе тоже иными, и молодой народившийся месяц тоже висит по-разному в различных местах, — то рожками в одну сторону, то слегка они задраны кверху или опущены.

И хочется в такие минуты вселенского затишья, глядя на луну и звезды, говорить с расцвеченным небом; я перекрестился, подумав, что природа навевает языческие мысли и чувства… Вспомнился мне разговор с Доброславом в Итиле о душе…

Он тогда просто и доходчиво объяснил, что живёт душа в каждой травинке, и в воде, и в зверях, и в птицах, и в пчёлах, и в земле, и в небе… И вот вспомнив сие, я вдруг почувствовал необъятность этой души, которая, начинаясь в нашей груди, полнит потом весь мир, и маленький человек уже не чувствует себя одиноким, сливаясь с землёй, небом и звёздами… А там, в небесных высях, господствует Создатель вселенной — Саваоф имя ему!

И я пал на колени и исступлённо начал молиться.

Значит, Бог — он для всех: и христиан, и язычников… Бог един, только люди разные, как звезды в разных частях света.

Спустившись снова в каюту, я зажёг свечу, вынул стило и дощечки, облитые воском… Захотелось писать.

Но в каюте от горящей свечи стало скоро душно, я открыл иллюминатор, просунул в него голову и плечи и вдохнул полную грудь ночного воздуха. Отошедши в глубь каюты, подумал: «Иллюминатор переводится с латинского как осветитель, — квадратным окном он теперь светится в борту корабля для тех, кто снаружи…»

Окончив писать, бережно сложил дощечки и стило в сундучок, опять растянулся на скамье и тут же уснул.

Снились мне сестра и её муж — хозяйственный Козьма, загонявшие на свой двор молодых упрямых бычков, которые всё норовили повернуть и убежать снова на луг, примыкающий к маленькой речке. Было раннее утро, и она ещё парила. Над ней стаями летали пеликаны. Я подумал: «А откуда они взялись в глубинке Византии, на мелководной речушке?» И вдруг обнаружил, что сам превращаюсь в эту птицу: вместо рук у меня начинают расти крылья, под подбородком вздуваться большого размера мешок, — с ужасом трогаю его рукой, сильно сдавливаю и просыпаюсь.

Дышать трудно. Да меня на самом деле кто-то душит: ни крикнуть, ни пошевельнуться, ни поднять руки, будто вместо них действительно крылья необыкновенного размаха… Но в последний момент, когда я чуть совсем не задохся, изо всех моих сил рванулся, сумел высвободить от чужой хватки шею и сильно крикнуть… И тут почувствовал острую боль в груди и потерял сознание.

3

Совсем опустел княжеский терем — вслед за Диром, уехавшим в землю древлян, ускакал и Аскольд с дружиной, Кевкаменом и воеводой Светозаром к Дикому полю — там всё чаще и чаще стали тревожить русские порубежные селения хазарские отряды…

Сфандра с раннего утра бесцельно бродила по светлице, потом позвала мамку Предславу.

— Скажи нашим людям, чтобы глаз не спускали с Яремы, он сейчас заместо грека у христиан за главного… А завтра у них праздник.

Сказала княгиня Предславе, но не взглянула на неё, а то бы увидела, как та в лице переменилась…

А человек, за которым нужно было следить, Ярема, ближе к сумеркам зашёл в хату кума; тот являлся крестным отцом его трёх летней дочери. В хате уже сидел с сынишкой сосед, веснушчатый и лопоухий.

— Пошли, путь неблизкий, — поторопил их Ярема. — Успеть бы к заутрене…

Огородами прокрались в яруг и по дну его побежали к лесу.

Стояло осеннее время, — в низинке в затишье к вечеру сырые места прихватывало морозцем, хрумкало кое-где под ногами. И когда лёд ломался, парнишка лет двенадцати вздрагивал всякий раз и начинал бояться — не отстать бы от мужиков даже на шаг. Вскоре лесом предстояло идти, а там водятся лешие и куды, — страшновато! Хотя — чего бояться?! Мальчика-то тоже окрестили… А с черными глазами грек перед самым своим отъездом с князем сказывал собравшимся христианам, что нет на земле ни духов, ни домовых, ни леших, ни русалок, ни кудов, ни водових речных и болотных, и грешно кланяться идолам, — никакие они не божества, и зря приносят им кровь и делают сожжения, а истинный Бог не требует этого. Истинный Бог добр и милосерден… Он — един, находится на небе, на облаках, и сын у него есть — Иисус, который сидит возле него по правую руку… И люди, созданные по его подобию, тоже должны быть добры и милосердны и любить друг друга… Как родные братья и сестры…

Мужики вступили во мрак деревьев. Потеплело разом. Решили наладить костерок да повечерять.

Огонь разгорелся. Котелок с вологой вскоре окутался паром. Каждый достал из-за пазухи деревянную ложку, зачерпнул из котелка и, поддерживая её ломтём хлеба, поднёс ко рту. Стали едать…

Заговорили о завтрашнем христианском празднике — Зачатие Иоанна Предтечи. И узнал мальчонка, что Предтеча и Иоанн Креститель, который крестил Иисуса Христа в реке Иордан, одно и тоже лицо.