Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1. - Владимир Топоров

Основание Печерского монастыря знаменовало появление нового фокуса, собиравшего вокруг себя все «киевское» пространство. Теперь монастырь в Киеве и церковь в Киеве это почти всегда Печерский монастырь и его церковь [539]; все основное действие протекает здесь, но оно уже нередко предполагает вовлечение в этот локус непосредственно не связанных с ним лиц (ср. приезд князя Изяслава в монастырь, пребывание его в церкви и беседу с Феодосием [40б–41а]; посещение монастыря князем Святославом [59б–59 г. и др.]), связи с иными, далеко отстоящими от Киева центрами, влияния. Так, Варлаам, некогда игумен «печерской» братии, а позже монастыря святого мученика Димитрия, отправляется в Иерусалим, где обходит все святые места, возвращается обратно в Киев, а потом, некоторое время спустя, совершает путешествие в Константинополь, где также обходит все монастыри и делает закупки необходимого для своего монастыря. Заболев на обратном пути, Варлаам добирается до города Владимира и кончает свои дни в пригородном монастыре Святая Гора. Перед смертью он завещает похоронить себя в монастыре Феодосия, передав туда купленные в Константинополе иконы и другую церковную утварь. Спутники Варлаама выполняют его предсмертную волю. Сам Феодосий, став игуменом, посылает одного из братии в Константинополь к Ефрему скопцу, чтобы тот переписал устав Студийского монастыря и прислал бы ему. Задание было выполнено, и в Печерском монастыре все было устроено в соответствии с уставом Студийского монастыря в Константинополе. Но и Печерский монастырь щедро делится своим опытом с другими центрами духовной жизни [540]. Так, один из братии, «иже въ чернечьскемъ житии просиявъша» (41 в), был поставлен игуменом в монастыре Димитрия в Киеве, с которым у Печерского монастыря была тесная связь, а впоследствии стал епископом в Северо–Восточной Руси, в Ростове. Так же и преподобный Стефан, преемник Феодосия в Печерском монастыре, позже был епископом во Владимирской земле [541]. Но известны и противоположные примеры, когда в Печерский монастырь возвращались те, кто стоял еще у самых его истоков. Когда после смерти Ростислава, князя Тмутороканского острова, жители его умолили великого Никона отправиться с просьбой в Киев к князю Святославу, он посетил Печерский монастырь, и Феодосий упросил Никона остаться у него. Действительно, Никон, устроив все дела в своем монастыре, вернулся в Печерский монастырь к Феодосию, где потом также был игуменом.

Тема монастырей, церквей и особенно Печерской обители как монастыря по преимуществу определяет пространственную структуру ЖФ с лежащими в ее основе двумя идеями — собирания пространства в единый центр, равно «реальный» и символический, и соединения пространственного с духовным, божественным по замыслу, священным (сакрализация пространства) [542]. Поэтому каждый раз, когда вводится в ЖФ тема монастыря, обе указанные идеи актуализируются. Такое заполнение пространства «освящает» его, контролирует, задает его структуру, мерность, направления в нем, наконец, предопределяет его смысл, его идеологическую значимость, подобно тому как на личностно–персонажном уровне эту функцию выполняют святые отцы — те, кого называют божественный, блаженный, великий, преподобный, святой и т. п.

Но помимо этого «большого» и, так сказать, концептуализированного пространства, в ЖФ существует и «малое» пространство, отсылающее к быту с его реалиями. Оно присутствует в описаниях и монастыря и того, что находится вне монастырских стен. В монастыре это не только пещера, церковь, но и келья Антония, келья Феодосия, кельи монахов, которые он обходит по ночам, трапезная, монастырский двор, его стены и ворота, хозяйственные помещения (пекарня, кладовая, хлев и т. п.), колодец, огороды, на которых трудятся монахи, наконец, детали микроландшафта — ров («дебрь») у дороги, в который Варлаам бросает свою богатую одежду; место над пещерой, куда Феодосий «въ нощи излезъ» (36б); высокое место, на которое поднимаются, чтобы увидеть чудо; лес, где прятались разбойники; лес, куда Феодосий ходил за дровами; река, в которую бросают оставленные про запас ломти хлеба (ср. также «речьныя струя»); «мала гора, надълежащи надъ манастырьмь темь» (55г) или — шире — «место скьрбьно суще и тесно и еще же и скудно при всемь» (37а). Вне монастырских стен «малое» пространство дается еще более разнообразно, дифференцированно, то здесь, то там переходя в описания быта (см. ниже). В Курске это дом, где живет Феодосий, покой, в котором запирает его мать, наложив на него оковы; дом властелина, где он должен прислуживать во время пира; место, где он с учителем читает божественные книги, где покупает зерно, где печет просфоры; поле, на котором он трудится; улица, где играют дети, его сверстники; вожделенный путь из своего города в «инь градъ» (где в доме священника нашел себе приют отрок Феодосий), в другие земли, и тот же путь, становящийся мучительным, когда по нему приходится насильственно возвращаться домой. В Киеве панорама «малого» пространства шире и многообразнее. Она включает в себя все, что связывает пещеру, монастырь с тем, что вне их, начиная от самого города до сел (в частности, и монастырских), леса, местопребывания Изяслава («далече ему сущю отъ града» [43б]), к которому отправляется Феодосий, поля битвы, где сражается княжеская дружина (47г), и т. п. Особенно выделены княжеские палаты («храмъ»), в которых часто бывал преподобный («Многашьды же пакы…» [60а]; ср. также: «и часто же и призывааше къ собе, мъножицею же и самъ прихожааше к нему» [40а]); дом княжеского боярина Иоанна (трапезная, клеть Варлаама, угол, в котором, непримиренный с крушением своих надежд, он сидит, постель [«одръ»], пересесть на которую уговаривала [«моляшети»] его мать [34в–34г]); дома и села бояр, не говоря уже о многих безымянных местах, к которым приурочены в ЖФ определенные персонажи.

«Малое» пространство в тексте жития скорее заполнено («населено»), нежели организовано посредством четких (или, по крайней мере, без труда усматриваемых) связей. Интервалы между «заполнениями», как правило, не охарактеризованы («пусты»); переходы от одного «заполнения» к другому слабо мотивированы; смежность положения («сочинение») преобладает над причинными связями («подчинением»). Дух непринудительности, некоторой произвольности в «сочинении» элементов заполнения пространства (по принципу «а вот еще…», «и еще одно…», «кстати,…» и т. п.) является определяющим, и это опять возвращает к аналогиям в живописи (многофигурное равномерное заполнение полотна), приведенным ранее [543].

6. «ЗАПОЛНЕНИЕ» ПРОСТРАНСТВЕННО–ВРЕМЕННОЙ СТРУКТУРЫ. ВЕЩИ И ЛЮДИ

Тем важнее вся сумма «заполняющего» это пространство — люди, известные и безызвестные, обозначенные по имени (иногда славному уже при жизни его носителя и позже ставшему достоянием русской святости и русской истории) и безымянные, вещи, события. Они «населяют» текст ЖФ, но «население», «заполнение» — не только элементы метаязыка, понятия, описывающие структуру памятника, но и обозначение конкретных и вполне реальных деяний Феодосия, приведших к созданию места свята — монастыря:

А иже преподобьный отець нашь Феодосий, иже поистине исполненъ духа святааго, темьже и Божия таланта умъноживъ, иже населивъ место множьствъмь черьноризець, иже пусто место суще, манастырь славенъ сотвори. (49а) [544]

Именно поэтому на святом месте — святой человек, который сам создает вокруг себя святое место.

Предметный мир ЖФ достаточно богат, и в этом смысле «Житие» доставляет бесценный материал древнерусского быта. Но богатство нигде не переходит в изобилие, в перенасыщенность вещами. Более того, «вещи» появляются естественно, «не тесно», по мере необходимости. Поэтому и мир, создаваемый ими, прост, как прост и сам Феодосий (см. далее), и разумно упорядочен. «Вещей в себе» ЖФ не знает: все они действуют, используются, служат человеку и, следовательно, отсылают к нему, с одной стороны, заимствуя от него «человечность» и становясь человекосообразными, с другой. Вещи как бы выстраиваются вокруг человека. Обстановка жилья человека, его одежда, еда, утварь, предметы занятий составляют этот нехитрый и уютный мир вещей. В жилье человека — постель («одръ», ложе), стол (место трапезы), места для сиденья, печь, и все это для человека. На человеке — одежда (чистая, светлая, богатая, красивая, славная, боярская, разная, святая мантия, «шлемъ спасения», но и «худа и сплатана» [28а], в которой Феодосий — «яко единъ от убогыхъ» [28а], ветха; козлиная шкура, власяница [«свита власяна остра на теле» (42г)], «срачица» со следами крови от железных вериг; рубашка [«свита»], монашеская одежда; «копытьца, клобукы, и ина ручьная дела» [36а], которые изготовляли [«строяще»] монахи и носили на продажу в город; шерсть [«волна»], шедшая на копытца) или носимые, как одежда, оковы, железная цепь вокруг чресл, вериги. Рядом с человеком, при нем — или книги (божественные, святые, Евангелие), икона, оклад, лампады (деревянное масло и масло из льняного семени), свеча, святая вода [545], если человек благочестив и предан миру иному, или обильные брашна, вино, мед и гусли, органы и замры (59г) [546], если человек привязан к миру сему, его удовольствиям и соблазнам. Молитвой, чтением божественных книг, пением псалмов человек спасает себя духовно. Физически он подкрепляет себя едой, пищей. В монастыре она проста, «насущна» и всегда только на сей день. ЖФ упоминает муку, зерно, пшеницу, отруби, закваску, тесто, хлеб (белые хлебы с медом и маком, белые хлебцы), пшено, чечевицу, кашу с медом, овощи (в частности, и вареные без масла), сыр, рыбу, мед, сыту, воду, постный обед (вино используется для литургии; таково же и назначение просфор, которые Феодосий любил изготовлять еще в детстве) [547]. В связи с приготовлением пищи неизбежно возникает тема утвари кухни и кладовой (сосуды, корчаги [с вином], корзины, лукошко, бочонок [«бочевь»], котел; дрова, топор; сусек), хлева (скот). В связи с внешним миром упоминаются деньги, гривна злата (45б), серебро в лукошке (65в); конь, его богатая упряжь и богатое убранство, воз (возы). Практически этим и исчерпывается состав вещного мира ЖФ. Весь он и по частям и в целом идеально переводится на язык иконописи, и естественно возникает предположение о первенстве «умозрения в красках» перед словесным изображением жизни Феодосия и всего, что происходило в Печерском монастыре. Разумеется, речь идет не о предшествовании тексту ЖФ конкретной иконописи на ту же тему, но о преимущественности в это время самого типа живописного постижения перед словесным, который в подобных случаях нередко вполне естественно ориентируется на иконописную трактовку темы.