Обречённые. Том 1 - Павел Буркин

— Так что ж мы, сука, воюем?! — угрожающе произнёс низенький плешивый мужичонка, пару минут назад разжившийся автоматом. — Скрутить эту суку, сдать одинаковцам и вся недолга! Чего бояться, он же один!

Заворчали остальные. Стволы опускались, а у некоторых — поворачивались в сторону отряда Мэтхена. Забарьерцы молчали, только продолжал распинаться, рассказывая, как хорошо в плену и плохо на свободе, переводчик с громкоговорителем. Тут тебе и тирания, и грязь, и нищета, а в Свободном Мире, тишь, да гладь, да божья благодать. Тут — анархия и незащищённость, там — закон и порядок. Тут — голод, нищета и синтетическая баланда. Там — «горы колбасы, реки баланды, и права человека соблюдаются». И сделать-то, чтобы получить ко всему этому доступ, надо всего ничего. Только скрутить и выдать тех, кто возглавил налёт. Ладно, Хурсаг погиб — но можно выдать Стася, его правую руку, и этого проклятого чужака, одетого, как сами каратели. Его даже не жалко. Он ведь не свой. Он проклятый одинаковец.

Полтора десятка стволов развернулись в сторону Мэтхена. А ему вдруг стало всё равно — то ли придавил начинающийся болевой шок и кровопотеря, то ли просто стало наплевать. Их больше не поддерживают с воздуха. Ярцев улетел, или просто погиб. А врагов вокруг всё больше, судя по лязгу гусениц, они подтянули танки, и нет в руке гранатомёта, способного остановить бронированного монстра. Сожжён их собственный танк, погибли и бывшие танкисты. Сразу после сдачи всех перестреляют? Возможно, возможно даже, умом все понимают. Но так хочется верить, что это правда. И так не хочется погибать, когда вроде бы появился путь к спасению…

— А ну стоять! — скомандовал Стась, становясь рядом с Мэтхеном. Может быть, он понял, что пойдёт за компанию с Мэтхеном. Может, сообразил, что никаких колбасы и пойла не будет, а будут выстрелы в затылок где-нибудь в отвале. А возможно… Честно говоря, Мэтхену больше всего нравился третий вариант. — Стоять, я сказал! Пристрелю!

Рядом с Мэтхеном встали оставшиеся бойцы из Сафонова, даже Великанша Хухря, вопреки всему ещё не умершая от потери крови, подняла голову — и бессильно уронила её на руки-лапы. Светящаяся шерсть потускнела, сменила цвет на тёмно-вишнёвый: видно было, что жить Хухре осталось недолго.

— Стреляй в них, братцы! — взвизгнул тот, кто первым предложил выдать командиров. — Вали гадов!

Стрелять мятежники побоялись. Всё-таки двор был тесен, все у всех на виду. Начнётся стрельба — Мэтхена и его товарищей положат почти сразу, но и они успеют выкосить половину отряда. Именно теперь, когда появилась надежда на спасение, особенно неохота умирать.

— Стреляй! Уйдут же!

Стась вскинул автомат. Короткая очередь ударила в грязь у ног самых прытких. Они отступили, неуклюже попятились назад. Может быть, всё обошлось бы и без крови, но один из пятящихся посельчан вдруг споткнулся о какой-то камень, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Именно в этот момент палец, лежавший на спусковом крючке ружья, непроизвольно дёрнулся. Ружьё ахнуло, вырываясь из рук — и Мэтхен увидел, как голова одного из его бойцов взрывается, будто внутрь сунули гранату. Безголовое тело постояло на широко расставленных ногах — и неуклюже осело в кровавую грязь. Но прежде, чем оно коснулось земли, автомат в руках Мэтхена ожил. Убить скотину! Убить их всех, предателей, готовых на всё, чтобы жить!

Грудь мужика с ружьём покрылась отметинами попаданий, обливаясь чёрной в свете пожарищ и прожекторов кровью, мутант опрокинулся навзничь. В следующий миг стреляли и Стась, и оставшиеся с Мэтхеном два бойца. Мужика, кричавшего, что надо сдаваться, опрокинули навзничь сразу несколько очередей. Стреляла, правда, по ногам и не прицельно, даже подобравшая автомат Хухря. Ещё один мятежник, воя и матерясь, опрокинулся навзничь, пуля начисто размозжила коленный сустав, но больше всего досталось предводителю. По странной случайности ни одна пуля не попала в голову, изодранное пулями тело ещё корчилось в грязи. Остальные замерли. Если им не хотелось погибать от рук чужаков, тем более не было желания стрелять в своих, и гибнуть от их пуль.

— Стоять! — повторил Стась. Из ствола тянулась ниточка дыма. — Если мы друг друга перестреляем, они будут рады. Разве что, раненых добьют. Вы видели, что стало с остальными!

Посельчане опустили головы, избегая смотреть друг на друга. И правда, видели — горы трупов и обгорелых костей на окраине, в которых кое-кто всё же узнал родных. Расстрелянные, разорванные снарядами. Женщины, старики, дети — все, кто не сообразил сразу или не мог быстро бегать. Даже всеобщая любимица — пятиногая крысокошка Муся, и та лежала с перебитым пулей хребтом, грязные и ободранные лапы так и вытянулись в грязи: казалось, она и после смерти пыталась ползти. В выпученных остекленелых глазах навеки застыли почти человеческие отчаяние и мольба. Из раззявленной пасти натекла лужица крови…

В горячке боя увиденное позабылось — зато неотступным кошмаром вернулся рёв моторов и грохот пулемётов. И теперь, когда появилась возможность уцелеть хотя бы самим, если уж не смогли остальные. Ну, может же так быть, что они уже убили всех, кого хотели, может, да?

Теперь вспомнилось. Сейчас посельчане казались сами себе невыразимо омерзительными и пакостными, предавшими и живых, и мёртвых, и даже себя самих. А главное, предавшими, в общем-то, без смысла.

— У вас осталось пять минут, — произнёс громкоговоритель. — Выбирайте, жить — или умереть!

Опустившиеся к земле автоматы и пищали снова поднялись, но теперь стволы были повёрнуты в сторону врага. Настоящего врага, обосновавшегося на их земле, как у себя дома. Но на гротескных лицах мутантов-посельчан больше не было ни растерянности, ни страха, ни стыда. Они сделали выбор. Теперь стыдиться нечего.

— Выходим все вместе, — превозмогая боль, сказал Мэтхен. Голос звучал тихо, больше всего на свете хотелось закрыть глаза и просто лежать, ведь покой ослаблял боль. Но он заставлял себя говорить. Остаться тут — смерть для всех. Единственный шанс на спасение — в попытке прорыва. — Оружие держать наготове, но не стрелять без команды. Идём по открытому пространству, спокойно, как будто гуляем. Они растеряются. По моей команде — стрелять залпом, потом бросаться врукопашную — и бегом к периметру. Вопросы?

— Э-э… Дык… А если они сразу начнут стрелять?

— Значит, мы все умрём, — не стал темнить Мэтхен. — Но быстро и сразу, может, кого-то успеем подстрелить в ответ. Тут нам точно не продержаться, патроны скоро кончатся. Готовы?

— Так точно, — за всех ответил Стась.

— Раненых поддерживайте. Уходим все — или никто.

Выходить из укрытий, подниматься из спасительной грязи было страшно. Да какое там — страшно! Такой жути никто прежде не испытывал, казалось, приходилось рвать привязавшие к земле и грудам какого-то хлама цепи. Но посельчане сломали страх, встали, неожиданно быстро выстроились в ровную шеренгу со стволами наперевес. Арбалетов почти не осталось — их заменили автоматы и ружья павших, на худой конец пищали. Хухрю поддерживал Стась, Мэтхен ковылял, опираясь на плечо последнего из своего отряда. Им оказался на удивление неприметный паренёк, совсем ещё молодой — Хряпик. В другой руке парень держал немало в эту ночь пострелявший автомат.

Наверное, чужаки удивились, увидев этакий парад. На сдачу в плен это не походило — но на прорыв не походило тем более. Ровной шеренгой, чеканя шаг, с разномастным оружием наперевес. Гротескные, выхватываемые из мрака прожекторами физиономии каменно спокойны — будто у солдат на параде. Всё это действительно напоминало бы парад… Если б не творящийся вокруг кошмар, пожары и покрытый трупами дворик рядом с горящей казармой.

Мэтхен шагал посередине, куда, если всё пойдёт не так, ударят первые очереди. Даже при поддержке Хряпика шагать было зверски больно. Исчерпавший зарядку скафандр пришлось стащить, теперь кровотечение останавливали только грязные повязки, призванные изображать бинты. Их сделали из обрывков исподнего, снятого с убитых. Ветер то и дело кидал в лицо едкий дым металлопластика, дымились развалины складов и арсеналов, гарь смешивалась со смрадом горелого мяса: не всем посчастливилось выпрыгнуть из пылающей казармы. Вонь кружила голову, вызывала тошноту, заставляла глаза слезиться. А пуще всего гнуло к земле острое, почти физическое ощущение нацеленных стволов. Три крупнокалиберных пулемёта, десятка четыре автоматов сбежавшихся солдат, и будто этого мало — пушка подошедшего танка. Если вся эта мощь разом выстрелит, понял Мэтхен, не уцелеет никто. Но вопреки всему надо идти вперёд.

— Сэм, они что, обкурились? — услышал Мэтхен английские слова. Не все, далеко не все успели нацепить броню. Большинство радовались уже тому, что успели надеть ботинки. Тем, кто выпрыгнул из постелей, пришлось бегать по ядовитой слизи босиком. — Это что за фигня такая?