Обречённые. Том 1 - Павел Буркин

Впрочем, остальные — не лучше. Из смоленских один Костолом остался, и тот никогда не выбирался из Ситников, да и в нынешнем Днепре купаться смерти подобно. Быстрой, но притом мучительной. Остальные из того же Сафонова, значит, и плавать умеют не лучше. Да и вообще, где вы видели купающегося в этаких помоях мутанта? У них тоже есть брезгливость. Вот и местные глядят на белёсую муть со страхом: у них нет за плечами ни жестокой школы Ярцева, ни четырёхсоткилометрового отступления по выжженной земле.

Мэтхен вздохнул: после гибели Хурсагова парня на лицах бойцов читается растерянность. Они не боялись — по крайней мере, на первый взгляд — схватки с врагом, но перспектива захлебнуться в зловонной жиже не вдохновляла никого. Ещё нет-нет, да и бросали взгляды на командира: кого теперь на смерть пошлёшь? И что станешь делать потом?

Внезапно Мэтхен понял, в чём суть сомнений. Ярцев порой посылал туда, куда никто по своей воле бы не пошёл. Он всегда был безжалостен, и в особенности к трусам. Но все знали: если это будет нужно для победы, командир пойдёт в пекло первым. И в самой тяжёлой обстановке не падёт духом.

А в самом Мэтхене такой уверенности пока не было. А вдруг он только и годен на то, чтобы посылать на убой? И ладно б для дела, а то ведь на смерть бесполезную. А то и вовсе струсит, скомандует отступление, и обессмыслит гибель Дудони? Или даже не просто струсит — не случайно ведь он человек… Одинаковец. Забарьерец. Один из тех, кто жжёт и убивает. Случайно ли? Вот Ярцев, даром, что человек…

Всё это пронеслось в голове Мэтхена одним грохочущим составом, так, будто он был одним из бойцов, и именно в его голове зародились крамольные мысли. Резко, как вспышка молнии, возникла мысль: именно сейчас, в эту секунду, решается, быть ли ему командиром. Тем, в кого верят, за кем готовы идти, и не только потому, что так сказал капитан. И от его действий сейчас зависит больше, чем успех переправы. Судьба всего будущего боя.

На нём одном трофейный боевой скафандр. В таком можно полчаса просидеть под водой. Или минут двадцать — плыть, не высовываясь на поверхность. Хватит, чтобы добраться до другого конца — и протянуть верёвку. Мэтхен шагнул к белёсой луже, немножко выбрал верёвку. Теперь можно идти.

— Хрюк, если что, принимай командование, и действуй по плану.

Три раза глубоко вдохнул и выдохнул, на всякий случай набрал полные лёгкие воздуха — и щучкой прыгнул вперёд-вниз, стараясь не зацепить развалины. Мерзкая жижа с чавканьем сомкнулась над головой.

Армейский фонарь мог светиться под водой, но толку от него не было — в мутной белёсой гадости луч света тонул за метр. На глубине она была густой, как кисель, руки и ноги вязли, любое движение стоило отчаянных усилий, сжигая и без того не бесконечный запас кислорода. Порой Мэтхен натыкался на торчащую из потрескавшихся стен ржавую арматуру. Страшно подумать, что будет, если такая штука войдёт сантиметров на тридцать в живот или печень. Хотя ещё хуже, наверное, просто оцарапаться: заражение крови — обеспечено. Пару раз он, действительно, напарывался на железные острия — но противопульный скафандр спасал. «Остальным-то каково будет?» — подумалось ему. Но если он сумеет протянуть верёвку, да ещё по дороге найдутся пустоты, можно будет переправиться.

Наверняка про эту клоаку солдаты уже знают. Но так же наверняка уверены, что без скафандра через подземку — не пролезть. Стало быть, если пролезть всё же удастся… Судя по всему, противоположный выход находится у самой вышки. Пулемётчик не успеет среагировать, а может, и вообще не заметит появления противника. Тогда останется следующий рубеж — колючая проволока. Она, конечно, под напряжением — но всё же не такая серьёзная преграда, как кажется. А для человека в боевом скафандре вообще не преграда…

Вот и первая пустота. Пять минут своим ходом и наугад — значит, не больше минуты по верёвке. Нормально. Мэтхен включил налобный фонарь. Когда-то бетон треснул, постепенно трещина расширялась — теперь сюда смог бы просунуть голову не только он, но и Отшельник. Самое то. Есть и воздух — судя по датчикам вредных веществ, далеко не полезный для здоровья — но подкуполяне переживут. Мэтхен ненадолго остановился, потом дёрнул верёвку один раз. На той стороне будут знать, что вождь жив и нашёл пустоту с пригодным для дыхания воздухом. Интересно, где Хурсагов парень? Если дошёл сюда — почему не подал сигнал?

Словно отвечая на вопрос, что-то гибкое, упругое коснулось ноги. Мэтхен не обратил на прикосновение внимания, но в следующий момент ноги захлестнуло что-то огромное и гибкое, будто анаконда, и яростно дёрнуло вниз. Мэтхен дёрнулся, пытаясь вырваться, но щупальце потянуло его вниз, даже не заметив усилия. Руки Мэтхена едва успели зацепиться за край расщелины. Натянулась и закреплённая на поясе верёвка — но добротный металлопластик выдержал, он был последней ниточкой, связывающей Мэтхена с верхним миром.

Ещё один рывок. Мэтхену казалось, что ему вот-вот или оторвут ноги, или оторвутся руки. Ещё одно щупальце толщиной с ногу захлестнуло пояс. Изъеденный временем край не выдержал, и Мэтхен ухнул вниз — будто и не в киселеобразной жидкости барахтался, а парил в разреженном горном воздухе. Прямо под ним раскрылся огромный, светящийся глаз — казалось, зажёгся вполнакала исполинский, диаметром не меньше полутора метров, прожектор. В странном фиолетовом свете стали видны неровные стенки разлома, уходящая наверх, в спасительную тьму, металлопластиковая пуповина. Пока она держалась — наверное, там, наверху, её держали все разом. То, что за его жизнь борется весь отряд, приободрило Мэтхена. Руки оставались свободными, он вновь попытался вырваться. Не помогло — только вокруг ног захлестнулось ещё одно щупальце. Мэтхен взвыл: хватка у твари была что надо. Наверное, и пасть — соответственная.

О плазмостреле Мэтхен вспомнил в самый последний момент, когда даже верёвка начала подаваться: монстр оказался сильнее всего отряда, даже с новоприбывшими. Сам Мэтхен к тому времени чувствовал, что ещё немного — и его разорвёт, как бумажку. От боли темнело в глазах, руки слабели с каждым мгновением. А монстр тянул и тянул книзу. Видимо, щель, сквозь которую проникли щупальца, оказалась слишком мала для чудовища. В этот-то момент Мэтхен и вспомнил, что прихватил с собой самое новое оружие, какое у него было. От автомата в этой жиже вряд ли был бы толк. Насчёт плазмострела Мэтхен не знал, как не знал, наверное, и Ярцев. Зато, в отличие от автомата, плазмострел после «купания» мог стрелять сразу.

Мэтхен потянулся к поясу, где крепилась кобура. Проклятье, не поддаётся… Ещё чуть-чуть… Есть! Эрхард торопливо выдернул оружие из кобуры, молясь, чтобы щупальце не помяло металлопластик. Плазмострел вроде цел, по крайней мере не видно особых повреждений. Удовлетворившись осмотром, Мэтхен навёл ствол на призрачно мерцающий глаз и дал длинный, десятисекундный импульс, какого хватило бы, чтобы сжечь танк.

Эксперимент увенчался успехом, хотя ещё бы чуть-чуть, и… В самый последний миг, подсвеченная взблеском луча, показалась невероятно огромная, с утраченный в Гедеоновке Т-90 величиной, голова, большую часть которой занимал исполинский глаз и ещё большая пасть. Пасть была раскрыта, в ней виднелись здоровенные зубы — такие, по сравнению с которыми акульи кажутся крохотными. Может, чудище и ревело бы от боли и ярости — но, как у любой подводной твари, голоса у него не было. Луч вошёл прямо в центр глаза без зрачка — и щупальца разжались.

Миг спустя Мэтхен почувствовал жар. Поток энергии обратил мерзкую жижу не в пар даже, а в плазму, чуть подальше от него жидкость кипела, мимо Мэтхена проносились разномастные пузыри. Стало гораздо жарче и в щели, если б не скафандр, Мэтхен заработал бы ожог на всё тело. Торопясь уйти наверх, в спасительные тьму и холод, Мэтхен энергично выбирал верёвку. Наконец, края щели расступились — выходит, его протащило вниз метров на десять, вот это щупальца! Скафандр выручил ещё раз — иначе не миновать бы крови из ушей и носа от перепада давления. Мэтхен всплыл к самому потолку, покрытому мерзкой склизкой плёнкой. И дёрнул два раза: мол, всё в порядке, я жив, иду дальше. Как всё-таки хорошо, что придумали несколько сигналов — один короткий рывок означает пустоту с воздухом, два — всё хорошо, что хорошо кончается. Три рывка переводились как «замечена опасность, отступаю», четыре — почти то же самое, но «принимаю бой». Ну, а пять — «дошёл успешно, можно идти остальным».

Остальной путь прошёл без приключений — только армейский водостойкий фонарь обшаривал мутную жижу на предмет трещин в полу. И если луч не скользил по растрескавшемуся асфальту пола, а проваливался во тьму, казалось, что оттуда вот-вот выскользнет очередное щупальце. Умом, конечно, Мэтхен понимал, что этакие страховидлы не ходят стаями, стая таких тварей не прокормится. И всё-таки, когда разрушенная лестница вывела его к поверхности, Мэтхен почувствовал, как свалился камень с души: мерзкая клоака осталась позади. С трудом заставил себя пригнуться, до последнего не высовываться из жижи. Защёлкнув карабин на конце верёвки на торчащей из земли железяке, он дёрнул пять раз. Остаётся только ждать. И осматриваться, стараясь понять, заметили ли их с той стороны.