Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

— Значит, ты ждал, а потом пошел за мной и, должно быть, видел все представление. Я должен был поверить во все это? Я должен был поверить в то, что я — Парис? Я не сумасшедший, ты это понимаешь? — Ламприер возвышался над лежащим на постели Септимусом, и тот помахал рукой, пытаясь отодвинуть его, но Ламприер не собирался так просто сдаться и отказаться от этой темы. — Все это было спектаклем, не правда ли? И сегодня, в театре, и до того… — Он вспомнил прошлые события, и голос его внезапно стал холодным и решительным. — Почему ты опоздал в тот вечер, когда мы собирались пойти на фабрику Коуда? — спросил он. — А что было у де Виров? Кто приказал выкопать яму и установить сифон посредине болота? Ну, ну, Септимус? Помнишь ли ты дренажный проект?

И Септимус начал выдавливать из себя бестолковые объяснения: Ламприер помешался на Джульетте, надо было что-то сделать. Вечер на фабрике Коуда? Ему кто-то помешал, его отвлекли, он забыл и пришел слишком поздно, а что касается сифона и ямы, то он ничего не знает. Он просто порекомендовал кого-то графу, а если тот парень оказался мошенником, то ему очень жаль, но это не его вина. Вываливая все эти объяснения, Септимус понемногу приходил в себя. Он сел на постели и продолжал отвечать на расспросы Ламприера уже спокойнее. Но ему приходилось импровизировать, каждое объяснение стоило ему большого труда, и для настороженного уха Ламприера все звучало вымученно и неправдоподобно. Прежде Септимус расшумелся бы, разбушевался, и Ламприер поверил бы ему очень быстро. Но сейчас он колебался и запинался на каждом слове, заставляя Ламприера насмешливо фыркать. Однако вдруг он понял, что Септимус просто не может сосредоточиться и с трудом понимает, о чем идет речь. Это встревожило Ламприера, и он, забыв о своих вопросах, закричал на своего друга, пытаясь привести его в чувство:

— Что с тобой происходит? В последние недели с тобой творится что-то странное, и даже раньше… —

Он вспомнил о внезапном страхе, охватившем Септимуса на представлении Камнееда, когда какой-то крошечный безвредный огонек заставил его скорчиться от ужаса. И еще раньше, в кофейне, когда Септимус, казалось, уплыл куда-то далеко-далеко, оставив за столом лишь свою бренную оболочку, которая и была Септимусом, и не была им.

Ламприер снова имел дело с этой пустой оболочкой.

— Я… я не в себе, Джон, это верно. Я мог бы оставить тебя там, но я хотел привести тебя домой. Сюда, в эту комнату… здесь мы встречались с тобой чаще всего. Я думал, что после сегодняшней ночи… — Он запнулся. — Ты только подумай, подумай хорошенько. Мне показалось, что тебе угрожает опасность, и я побежал за тобой. Я думал, что мы были друзьями. Мы ведь были друзьями, правда?

— Кастерлей пытался меня убить, — сказал Ламприер. — Он хотел сбросить меня с крыши.

Он стоял спиной к Септимусу, смотря в окно, луна поднялась выше, свет ее падал через окно на письменный стол. Ветер усилился. Страницы на столе зашелестели.

— Это из-за дочери, — проговорил у него за спиной Септимус — Я же говорил тебе.

— Нет, — ответил Ламприер. — Она ему не дочь, и дело вовсе не в ней. Все заключается в той бумаге, из-за которой мы с тобой встретились.

Септимус пошевелился.

— Это соглашение, — сказал Ламприер. — Джордж все-таки ошибался. Оно до сих пор остается в силе, хотя я не понимаю, каким образом. Оно было проклятием для всех нас, Ламприеров. Даже для Франсуа. Я думаю, они хотели лишить его причитавшейся доли, после того как бежали.

Порыв ветра перевернул страницу одного из памфлетов. Лунный луч просветил страницу насквозь, и на мгновение Ламприер увидел одновременно текст на обеих страницах листа. Он думал о Франсуа и Томасе де Вире, об их случайной встрече после осады. Запись в дневнике Томаса де Вира, которую ему показала Алиса де Вир, запечатлела все ее подробности, он, Ламприер, принял ее за выжившую из ума старуху — точно так же, как ее предок принял за безумца Франсуа Ламприера. Они расстались, и обещание Франсуа вселило в него надежду: «… скоро я буду богаче всех на свете, ибо он заключил со мной соглашение и сдержит слово». Четвертый граф записал эти слова, хотя и сделал пометку: «Все это было сказано в великом гневе и напоминало речи безумца…» А потом Франсуа исчез.

Ламприер думал о том, что Кастерлей говорил ему на крыше. Конечно, они нашли Франсуа и заставили его замолчать, и обещание его превратилось в завещание. Девятая доля Компании принадлежала Ламприерам, и они, один за другим, рано или поздно пытались вернуть ее себе, даже отец Джона Ламприера, даже он сам, Джон Ламприер. И одного за другим их постигала судьба Франсуа. Надежда не умирала, и наследники девятой части один за другим гибли в погоне за своей долей. Было ли это последней тайной? Было ли это истинной причиной войны между вкладчиками и родом Ламприеров? Но нет, этого было недостаточно. Ни для его отца, ни для деда, ни для прадеда. Этого было недостаточно и для Франсуа. Он вспоминал врезавшуюся ему в память запись де Вира:

«Я спросил его, оплакал ли он уже своих товарищей-купцов, ибо уже несколько месяцев миновало с той последней резни, и он ответил „нет“, ибо они до сих пор были живы, но даже если бы они сгорели заживо вместе с остальными, он все равно ответил бы „нет“, ибо он испытывал к ним такое же отвращение, как к птицам, пожирающим своих птенцов, и даже большее. И все это было сказано в великом гневе и напоминало речи безумца…»

Что-то произошло во время осады. Ветер усилился, и страницы четвертого памфлета на столе стали переворачиваться, открывая последние статьи словаря Азиатика.

«Для буквы "X " — Ксеркс, что стоял невредимым за спиной своего войска и проливал крокодиловы слезы перед сражением с греками, говоря: «Кто сможет сказать, сколько вернется назад из этого множества воинов?» Он — их учитель и наставник…»

Наставники, гадкие птицы, пожирающие потомство, короли, избивающие свой народ. Компания, богатеющая год за годом. Луна засияла еще ярче, словно всосав опаляющий жар солнечных лучей, но ее холодные лучи леденили душу, падая на гневные строки Азиатика. Для Франсуа девятой доли было бы недостаточно.

«Я думаю, он хочет нанести вред своим бывшим товарищам, тем восьмерым купцам, но сказал он лишь о том, чтобы пометить их бумаги, или о каких-то помеченных бумагах, со своим странным акцентом, и подмигнул. Я сохранил спокойствие, и мы заговорили о других вещах…»

«У евреев есть один праздник — Йом Кипур, и это для буквы "Y ", и означает он День Отмщения для них для всех…» Нанести вред Компании… месть, отмщение. За что? За воровство? Этого было недостаточно. Было нечто большее за словами на странице, озаренной лунным светом, и когда холодный луч снова просветил страницу насквозь, Ламприер понял ответ. Теперь он знал все.

Когда луч пронзил бумагу, Ламприер обнаружил, что страницы четвертого памфлета и были теми «помеченными бумагами», которые так озадачили Томаса де Вира. Он поднял страницы к свету и перелистал их одну за другой. На каждой стоял водяной знак — неровный полумесяц.

— Деньги тут были ни при чем, — произнес он, обращаясь отчасти к себе, отчасти к Септимусу.

Ламприер разглядывал водяной знак. Символ, представший его глазам, раскрывал Ламприеру свою тайну. Он уже знал этот символ, уже видел его по крайней мере дважды: изображенным в крупном плане на плотной бумаге как маленький тайный символ. Если отвлечься от деталей, этот знак повторял очертания залива…

— Септимус, — сказал Ламприер, — в моем сундуке лежит перстень, а рядом с сундуком — большая папка. Не мог бы ты…

Он услышал шаги Септимуса у себя за спиной. Когда перстень Франсуа оказался у него в руке, он поднес его к бумаге и увидел, что шероховатая буква «С» на печатке в точности повторяет форму водяного знака на страницах памфлета Азиатика. «Великий гнев» Франсуа и ярость Азиатика оказались одним и тем же чувством, Франсуа и Азиатик были одним лицом. Ненависть обоих была направлена к одной и той же цели. Септимус стоял рядом с ним и переворачивал плотные листы в большой папке. Здесь были планы гаваней западного побережья Франции: Гавр, Шербур, Брест, Лорьян, Нант, — все это заказал его отец, собрал Эбенезер Гардиан и принес домой сам Ламприер.

— Вот, — Ламприер остановил его руку, — вот этот знак.

Снова появился тот же круг, на сей раз больших размеров. Это были очертания гавани, круг, разорванный в месте входа в порт. Прочитав легенду карты, Ламприер понял истинное значение водяного знака на страницах четвертого памфлета. Вот каким разоблачением Франсуа угрожал вкладчикам! Не оскорбления в адрес «Мистера Ост-Индской компании», не алфавит ненависти, но этот знак, посланный вкладчикам, — вот где крылась настоящая угроза. Франсуа грозил раскрыть преступление, совершенное бывшими партнерами и вызвавшее его безумную ярость. Его угроза напугала их до такой степени, что они убили и Франсуа и убивали всех Ламприеров, которые близко подходили к тайне. Все три образа — кольцо, водяной знак и карта гавани — слились теперь воедино. Корни старинной ненависти следовало искать в городе, карта которого лежала перед ним.