Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

что все есть подобие и полная естественность жизни кажется чудом. Вездесущность подобия освобождает, ибо она не обязывает ни принимать мир, ни отвергать его. Дело человека – хранить тончайшую, вечно ускользающую грань между действительностью и ее подобием. Среди всеобщей двусмысленности на его долю остается безупречная искренность отношения к миру. Человек воистину защищен только этой открытостью первозданному зиянию мира-хаоса. Хотя бы потому, что она предшествует всем мыслям и поступкам. «Искренность сердца дает духовную силу».

Чунцин и Дацзу

Быстро бегают нынче китайские поезда. Расстояние от Чэнду до Чунцина в 320 км поезд преодолевает за два часа. А местность гористая: только вырвешься на просторную долину, сразу в ущелье или в туннель. Не успеваешь разглядеть пейзаж за окном. Вот так, глазея по сторонам, но мало что видя, проделал я свое одиночное путешествие после того, как расстался со своими спутниками в Чэнду. Моей главной целью были знаменитые пещеры со скульптурами в местечке Дацзу. Оказалось, что из Чэнду туда не ходят ни поезда, ни автобусы. Решил ехать в Дацзу через Чунцин – путем хоть и кружным, но надежным. Это было правильное решение. Сойдя с поезда в Чунцине, я сразу же наткнулся на турагентство, предлагавшее поездки в Дацзу. Недолго думая, купил путевку, и меня с почетом и дружескими разговорами доставили в гостиницу, откуда на следующее утро экскурсионный автобус отвезет меня в Дацзу.

Отдохнув в просторном гостиничном номере, собрался на прогулку. В душе разгорелся азарт путешественника: понять невидимый фокус, скрытую пружину жизни незнакомого города. Первое впечатление: город жадно тянется вверх как роща молодого бамбука. Вдоль извилистой ленты реки взметнулись вверх ряды многоэтажных домов, кое-где дорастающих до маленьких небоскребов. Они строятся целыми кварталами, а по ночам слепят глаза разноцветной иллюминацией. Синие, желтые, багровые линии подчеркивают вертикаль этих домов-досок. Крутые подъемы – фирменный знак Чунцина, придававшие ему когда-то особую «романтику». Теперь они передали свой динамизм взлета экономике города: Чунцин – один из самых динамично развивающихся городов Китая. Неспроста его отделили от провинции Сычуань и превратили в автономный мегаполис наподобие Пекина и Шанхая. К тому же Чунцин несет на себе налет столичного шика и величия: он был столицей Китая в годы антияпонской войны. Эту особенность Чунцина новая власть постаралась перебить (но и подтвердить) рядом монументальных сооружений. Центром города – единственный известный мне случай – стал памятник Освобождению в виде, как уже можно догадаться, высокой стелы.

К этому памятнику, стоящему теперь посреди коммерческо-увеселительного квартала (метаморфоза в высшей степени символическая и характерная для современного Китая), лежит мой путь. Выйдя на четвертом (!) этаже через задний вход, я сразу наталкиваюсь на подъем. Дорога забирает вверх все круче и вскоре буквально превращается в общественный лифт. Поднявшись на лифте, выхожу на относительно ровную вершину большого холма, почти сплошь застроенную высокими офисными зданиями. В провалах дворов и площадей смутно виднеются массивные здания, выстроенные по западной моде 30–40-х годов, когда Чунцин был столицей. Как воины побежденной армии, они с достоинством отступили в сумрак истории и покорно застыли там всеми забытые, ко всему безучастные…

А буйная, пестрая жизнь равнодушно ушла вперед. Под искрящимися неоновыми вывесками бурлила уличная толпа – эта подлинная душа китайского социума. В одном месте под бдительными взглядами полицейских шло уличное представление, играл оркестр, и это был рок-н-ролл – вещь крайне редкая для публичной жизни Китая. В очередной раз удивляюсь способности китайцев собираться в кучу и приплясывать кто во что горазд, с готовностью выполняя распоряжения самодеятельного дирижера. Памятник Освобождению стоял на перекрестке двух пешеходных улиц в окружении западных символов роскоши: «Гуччи», «Прада», «Диор» и проч. (Тоже ведь по-своему символы освобождения.) Совсем рядом высился новенький, по-модернистски выстроенный в виде массивного параллелепипеда христианский собор. У собора кипела какая-то грандиозная стройка. Я не стал дожидаться окончания гуляний и знакомой дорогой вернулся в гостиницу.

С утра отправляюсь в Дацзу. После сотни километров быстрой езды по автостраде съезжаем в очередную зону тотальной стройки. Автобус останавливается у маленького храма, где буддийский монах читает проповедь проезжающим. У входа в храм висит слоган: «Сознание (буквально: сердце) равенства – это Будда». Рядом слова современного проповедника о том, что основа духовной жизни есть «импульс соответствия» или, если угодно, «спонтанная встреча» (ци цзи). Все правильно: человеческая природа (во всем подобная природе Будды) есть чистое безупречное соответствие всем метаморфозам мироздания. Равенство сердец – это уравнение двух неопределенностей: человека и мира. И мы живем, не имея никакого «предметного содержания» жизни. Жизнь в Будде – как вспышка молнии и промельк птицы в воздухе, след неуследимого. А невежды все ищут в буддизме «метафизические основания».

Но вот и пещеры в Дацзу, где в естественных гротах, превращенных в грандиозный буддийский храм Драгоценного Пика, стоят более 50 тыс. статуй. Вместе они составляют настоящую энциклопедию религиозных верований Китая. Они представляют еще и круговорот бытия, поскольку сам храмовый комплекс, тянущийся по периметру природной впадины, имеет форму круга. Храмовое строительство в этой богатой и находившейся на перекрестье торговых путей местности велось на протяжении более тысячи лет, но большинство фигур высечены артелью мастеров под руководством монаха Чжао Чжифэна в первой половине XIII в. У входа в храмовый комплекс теперь стоит памятник Чжао Чжифэну в обычном для современного Китая псевдоромантическом облике героического творца. Монах-богоборец? Не столь уж странное сочетание для Китая, где человек «берет жизнь от Неба» (Чжуан-цзы), а сам «является основой» всему и все определяет своим трудом – трудом самосовершенствования.

В пещерах Дацзу можно увидеть если не всех персонажей необъятного китайского пантеона, то уж точно все основные виды этих персонажей, каковых насчитывается почти девять десятков. Среди них будды и бодхисатвы (около 300 персонажей и более 20 их категорий), небесные цари, защитники Дхармы, подвижники и прочие исторические персонажи, включая даосские и конфуцианские (они составляют пятую часть всех изображений), святые животные, герои исторических и народных преданий и сами жертвователи. Как ни странно, у входа в комплекс посетителей встречает даосский патриарх Лао-цзы в компании с экстравагантным персонажем демонического вида – защитником Закона. За ним высечены живо беседующие пастухи в компании буйволов: один буйвол словно прислушивается к беседе, другой повернулся к пастухам задом. Перед нами иллюстрация к известному чань-буддийскому сюжету «укрощение буйвола». Речь, конечно, о полном овладении собой в состоянии духовной просветленности. С поразительной смелостью и мастерством решен образ «многорукой Гуаньинь» – бодхисатвы, протягивающей руку помощи всем страждущим. Фоном статуи служит панно, на котором действительно изображена ровно тысяча (если точно, 1007) ладоней с