Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы - Лео Перуц

Жена взяла пятнадцать скудо и некоторое время подержала их на раскрытой ладони.

— У тебя свои грехи, а у меня — свои, — вздохнула она, наблюдая, как сапожник закрывает ларь. — Давно уже я собиралась совершить какое-нибудь богоугодное дело, да все не решалась сказать тебе…

Она помедлила, глядя в пол.

— Когда я еще не служила у высокочтимого отца аббата, — продолжала она, — я была монашкой и уже дала обет в священном послушании. И если бы госпожа аббатисса не умерла от оспы…

— Что ты такое мелешь? — вскричал сапожник, удивленно отрываясь от своего ларя. — Какая еще аббатисса и монахиня? Какая оспа и послушание?

— Я, — отвечала жена, — была монахиней. Сестрой на послушании. Но, прости мне Господи грехи мои, я сбежала из монастыря!

И чтобы доказать, что все это истинная правда, она сбегала в спальню и принесла оттуда рубашку, ночную блузу, простыню, два платка, молитвенник и глиняную миску. На всех вещах был проставлен штемпель монастыря: херувим с факелом и три лилии.

Когда в следующую ночь сапожник завершил свою торговлю с ворами и вернулся в спальню, он застал жену бодрствующей. Она зажгла свет, переложила подушки и села на кровати.

— Почему ты не спишь? — спросил он. — Опять подслушивала?

— Да нет же, не подслушивала я ничего! — возразила жена. — Кто-то из вас постучал в стену или в дверь — я проснулась, решив, что пора к заутрене.

— К заутрене? — зевнул сапожник и стянул с себя куртку. — Для меня все это — что еврейская грамота…

— В двенадцать ночи в монастыре, — пояснила ему жена, — всегда стучат в двери, и надо вставать с постели и идти петь хвалу воскресению Спасителя. Поверх рясы надевают ночные блузы, но, несмотря на это, все мерзнут и дышат себе на руки. Это и есть заутреня. Когда в два часа ночи, отслужив, мы снова ложились в постель, мне казалось, что лучше этого ничего не бывает.

Сапожник потушил свет и улегся.

— Это еще не все, — продолжала женщина. — В половине шестого, а летом, бывало, и в четыре утра, опять велели вставать, и начиналась утреня, и сразу за ней — литургия. Правда, вес четырнадцать дней аббатисса показывалась только на заутрене, Она была старая-престарая, но мне не давала никакой поблажки, хотя накануне я болела и мне даже делали кровопускание… Семь раз в день я должна была петь в хоре: «Officium», месса, шестой и девятый час, да еще литании, да к тому же по постным дням «Miserere», а по Марьиным — процессии… Иногда у меня не было сил прибрать мою комнатку.

— Мы тоже всегда делали уйму работы на судне, — начал вспоминать сапожник. — Баланда никому не доставалась даром. А работать на помпе — это тебе не литании петь. Тут каждую кость у себя чувствуешь, можешь мне поверить. Но хуже всего было то, что во время отдыха ни о чем, кроме женской юбки, не думалось.

— Были в монастыре и мужчины, — продолжала жена. — Капеллан, который исповедовал аббатиссу, сторож и садовник, что работал с благословения. Он-то и помог мне сбежать. Это было нелегко. Он потребовал слепок ключа, а у меня не было воска…

— Воска? А к чему тут воск? — отозвался сапожник. — Разве ты не знаешь, что из хлебного мякиша, если его хорошенько помять, можно сделать отличный слепок! За ночь он станет твердым, как камень. И вообще, разве в монастыре не дают восковых свечей?

— Нам не давали ни свечей, ни ламп, — объяснила жена. — Как только темнело, мы должны были ложиться. Аббатисса была очень скупа. И недоверчива — она часто вызывала меня и делала жесткие выговоры. Если бы я еще потребовала свет в келью, то мне бы так досталось!

— Эх вы, бабы! Не умеете самых простых вещей, — проворчал сапожник. Слушай и запоминай: берешь кусок сала, а вместо фитиля хлопковую тряпку или вату из ночного колпака. Из этого можно сделать прекрасную светильню. Просто удивительно, что ты этого не знаешь.

— Мне же надо было не светильню, а воск, — возразила жена. — Когда аббатисса умерла, я стащила восковую свечу весом в два фунта — одну из тех, что предназначались для погребальной службы. К счастью, никто не заметил пропажи. Две недели я держала свечу у себя, а потом принесла садовнику слепок ключа, а он пошел и купил олова. Кроме того, он принес мне мирское платье.

— Судя по тому, что ты рассказала, — заметил сапожник, — твой побег был детской игрой. Ты бы знала, над чем только мне не приходилось ломать голову! При этом мне никто не помогал. Например, мне нужны были ножницы или бритва. Чтобы затруднить побег, каторжникам по-разному обрезали бороду на разных щеках. И как же я поступил? Очень просто: украл у надзирателя хлебный нож, наточил и, как уж там получилось, соскоблил бороду.

— Может быть, это было и нетрудно, — согласилась жена, — но страху я натерпелась досыта. Никто не знал о моей затее, кроме садовника, но стоило только одной из сестер пристально поглядеть на меня, как я сразу же краснела. Ох уж эти монастырские сестры! Что-то с ними только стало? Я до сих пор помню их всех. Интересно, ведет ли еще свою бухгалтерскую книгу сестра Моника от Семи Мечей? А что сестра Сирилла от Святой Троицы? Стала ли она, наконец, субприоршей? И что стало с сестрой Фруменцией от Святого Причастия, которая читала псалмы у нас за столом, и с сестрой Серафитой от Преображения, и с сестрой Колумбиной от Богоявления?

— Перестань! Что за нелепые имена? — вскричал сапожник. — Я сейчас со смеха помру. Надо же, Сирилла от Святой Троицы! Знаешь, было время, когда, увидев на улице монастырских женщин в серых рясах, я думал: вот вышла бы ослиная шутка, если бы провести с одной из них часок наедине!.. А как тебя звали в монастыре?

— Сестра Симфороза от Вечного Света, — тихо сказала жена сапожника.

— От Вечного Света! — грянул муж, вскочил с кровати и захохотал как безумный. Ему казалось безмерно забавным, что он лежал в одной постели с женщиной, носившей когда-то такое священное имя.

Весь этот вечер он пребывал в отличном настроении. Ибо он уговорил трех мошенников, явившихся за двенадцатью скудо, удовлетвориться половиной этой суммы и одной бутылкой вина.

В рождественский сочельник жена сапожника разрешилась мальчиком. Схватки начались, когда она стоял у плиты, и ей как раз хватило времени доплестись до соседки и попросить ее о помощи. Сапожника не было дома — он ушел закупать кожу.

Когда он вернулся, жена торговца пряностями стояла у его двери. Завидев его, она сказала:

— Снимай шапку, кум, и входи скорей. У тебя сын!

Жена лежала в постели. Бледная и вялая, она с трудом открыла глаза, когда сапожник вошел в комнату. Колыбели у них не было, и ребенка положили в корзину. Под плитой горел огонь, на веревках сушились полотенца для родильницы, а в горшке кипел вечерний суп.