Жизнь и фильмы Сэмюэла Л. Джексона, самого крутого человека в Голливуде - Гэвин Эдвардс

Их первое впечатление о Нью-Йорке было не таким, как они ожидали: «Мы въехали в Виллидж ночью, и на улице все выглядело действительно странно», – сказал Джексон. Улицы города были заполнены танцевальными коллективами самбы и огромными куклами. «Чего мы не поняли, так это того, что на дворе Хэллоуин, а мы оказались посреди парада, – сказал Джексон. – Я видел, как монахиня переходит улицу с парнем в подгузнике. Вдруг монахиня обернулась, у нее была большая зеленая борода. Я сказал: "Кажется, мы на месте"».

4

Свитеры Билла Косби

Ричардсон не теряла времени даром: на следующий день она направилась прямо в офис Джозефа Паппа в Общественном театре. Она сказала секретарю: «Мистер Папп пригласил меня на встречу». Сотрудники офиса только рассмеялись: вежливость продюсера с актрисой за кулисами не то же самое, что приглашение ее на встречу на высоком уровне.

«По моему деревенскому разумению, именно это он и сделал! – сказала Ричардсон. – Но это сработало. Он сразу же поставил меня в пьесу Айшах Рахман. Джозеф Папп стал для меня великим наставником». Вскоре Ричардсон получила постоянную работу в Общественном театре, а когда труппа с пьесой Нтозейк Шейнг «Для цветных девочек, думавших о самоубийстве / Когда радуги достаточно»[33] отправилась в гастроли по стране, Ричардсон оказалась одной из семи женщин в ансамбле. (Шейнг называла свою пьесу «хореопоэмой»: в ней монологи сочетались с танцами.)

Оставшись один в Нью-Йорке, Джексон шесть месяцев работал охранником в многоквартирном доме в центре Манхэттена. «У меня не было оружия, – рассказывает Джексон о своей должности. – У меня была дубинка, которая мне тоже на самом деле была не нужна, потому что я не хотел представлять для кого-либо угрозу». Его работа, как он ее видел, заключалась в том, чтобы сообщать о нарушениях, а не геройствовать. «Когда я видел, что происходит что-то не то, я докладывал об этом по рации, – сказал он. – Или, бывало, ждал, пока все закончится, а затем рассказывал им, что случилось».

Джексон работал в ночную смену, с 11 вечера до 7 утра. Так у него оставалось время ходить на прослушивания днем и выступать вечером. Он старался подходить к своей карьере как авиадиспетчер: в любой момент он хотел играть в одной пьесе, репетировать другую и прослушиваться для следующей. За многие пьесы платили гроши – порядка 50 долларов за четыре недели выступлений, чего едва хватало на проезд в метро, – но его приоритетом было продолжать играть: «Если в моем резюме будет значиться один показательный спектакль за другим, тогда я, по крайней мере, не буду подрабатывать официантом. Но если я буду участвовать в одном показательном спектакле за целый год и каждый вечер буду обслуживать столики, тогда я буду официантом, а не актером».

В то время как восхождение Ричардсон по карьерной лестнице казалось завораживающим, Джексон все еще пытался понять, как работает эта система. «Я воспринимал это как любую другую работу, – признался он. – Ты начинаешь в отделе корреспонденции, а потом поднимаешься все выше и выше. Так что я подумал: "Ладно, буду играть в театре, в конце концов, снимусь в рекламе, а потом стану кинозвездой"». К сожалению, у него не было путеводителя о том, как все это осуществить.

«В жизни любого актера всегда наступает момент, когда ты задаешься вопросом, делаешь ли ты то, что должен делать, – сказал Джексон. – Ты вроде как участвуешь в каком-то показательном спектакле, но работы на горизонте нет, в дверь стучатся сотрудники энергетической компании, а ты сам скрываешься от кредитора, и исходящая телефонная связь пропала, можно только принимать звонки. Ты ждешь, когда приедет вагон метро, и слышишь, как он подъезжает, поэтому перепрыгиваешь через турникет и бежишь вниз, пока тебя не заметила полиция. И у тебя осталось 75 центов, чтобы сходить в Gray’s Papaya[34] и раздобыть себе еду на день».

Когда он приезжал домой навестить мать, ее друзья давали ему советы. «Почему бы тебе не сняться в какой-нибудь мыльной опере?» – спрашивали они его. Он воздерживался от ответа, что не может просто так взять и заполнить заявление.

К счастью, недостатка в прослушиваниях на пьесы не было. В 1965 году писатель Амири Барака основал театр Black Arts Repertory Theater в Гарлеме: это считается началом движения Black Arts (по сути, культурным выражением движения Black Power). Несмотря на то что некоторые историки утверждают, будто движение угасло примерно в 1975 году – другими словами, незадолго до приезда Джексона и Ричардсон в Нью-Йорк, – в городе по-прежнему было множество активных афроамериканских театральных трупп, большинство из которых занимались постановкой произведений чернокожих драматургов. Вот лишь некоторые из них: The New Heritage Repertory Theatre. The New Federal Theater. The New Lafayette Theater. Неслучайно в названии многих из них было слово «new» – «новый»: они боролись с расистскими традициями американского театра и пытались создать совершенно новую театральную грамматику.

Летом 1979 года Ричардсон присоединилась к актерскому составу «Заклинания № 7», новой хореопоэмы Шейнг: персонажи, которые рассказывали здесь свои истории, – чернокожие художники, сидящие в баре. После подготовки в мастерской спектакль «Заклинание № 7» дебютировал в Общественном театре с актерским составом, в который вошли Ричардсон (при подготовке ее роль играла сама Шейнг) и Эйвери Брукс (актер, позже прославившийся в роли капитана Сиско в сериале «Звездный путь: Дальний космос 9»). Но когда одна лондонская труппа захотела поставить «Цветных девочек», Шейнг попросила Брукса стать режиссером, и Папп дал ему две недели отпуска после «Заклинания № 7». Джексон пришел на временную замену Бруксу, но, когда тот пробыл в Лондоне дольше, чем ожидалось, Папп уволил его. Так Джексон получил столь необходимую работу до конца спектакля.

У одной из танцовщиц шоу, Дайан Харви-Салаам, был дуэт с Бруксом – она двигалась, пока он читал стихотворение, и ей пришлось научиться выступать с новым партнером, Джексоном. «У Сэма был другой ритм, – сказала она. – Казалось, что у Эйвери более городская подача языка, а вот в тоне и южном акценте Сэма было нечто такое, что заставляло меня двигаться по-другому. Я все пыталась понять, как работать с этой новой интерпретацией, и наконец меня осенило: нужно дышать вместе с ним, глупый ты кролик! Нужно открыться и позволить себе услышать интонации Сэма и его чувства. Даже когда Сэму было трудно танцевать, он был большим, и он воплощал собой этого персонажа».

Шоу начиналось с «танца мамаш», как его называли актеры: цепочки танцевальных движений в масках с огромными красными