Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу

фигур и трактовке сюжетов еще была свойственна странная скованность и одеревенелость, столь характерная для тринадцатого века, на зрителя, расположившегося в саду, под густой кроной деревьев, фрески, причудливые и яркие, производили торжественное, радостное впечатление, одновременно поэтическое и глубокое.

Посреди сада был устроен фонтан в бассейне из белого мрамора, явно добытого в руинах древнегреческого храма. На позеленевшем, поросшем мхом пьедестале в центре его украшенной фигурами чаши сидела изваянная из мрамора же нимфа, а из слегка наклоненного кувшина, на который она опиралась, с шумом сбегали прозрачные струи воды, низвергаясь с одного покрытого мхом камня на другой, пока не терялись в безмятежном, прозрачном бассейне.

Лицо и тело мраморной нимфы, с ее классически совершенными очертаниями, представляло собой разительный контраст с контурами византийской живописи монастыря, а их соседство в одних стенах, казалось, воплощало дух старой и новой эры: прошлое представало изящным и грациозным, воздушным и прелестным по своему замыслу, но полностью лишенным духовных устремлений и даже самой духовной жизни; настоящее же, хотя еще эстетически неразвитое и наивное, – столь серьезным, столь глубоко чувствующим, при всей своей внешней неловкости и ограниченности, столь жаждущим духовного подвига, что явно возвещало новую, скорее Божественную, зарю человечества.

Тем не менее нимфа источника, по стилю и исполнению сильно отличавшегося от всей монастырской архитектуры, казалась всем столь прекрасной, что решено было, по обычаю тех дней, очистить ее от всей языческой скверны и непристойности, окрестив ее в водах ее же собственного источника и дав ей имя святой покровительницы того монастыря, которому она отныне посвящалась. Простодушные сестры, мало сведущие в тонкостях Античности, считали ее святой Агнессой, дарующей обители во́ды чистоты: водам этим приписывались чудодейственные, священные свойства, а выпитые во время поста, с чтением молитв и выполнением других религиозных обрядов, они, по всеобщему убеждению, исцеляли от недугов. Землю вокруг фонтана устилал сплошной ковер голубых и белых фиалок, они наполняли воздух нежным ароматом, а в самом их появлении монахини видели особый знак: неспроста они здесь выросли, не иначе как святая Агнесса одобряет использование языческой статуи в благочестивых христианских целях.

Агнесса с детства любила эту нимфу и, глядя на нее, всегда испытывала ей самой не до конца понятное удовольствие. Редко бывает, чтобы античные божества, созданные живописцем или ваятелем, обнаруживали какие-либо следы человеческих чувств. На их идеально прекрасных лицах, как правило, не отражается ничего, кроме бесстрастного покоя. Но время от времени в античных руинах Южной Италии находили фрагменты древних изваяний не только совершенных по своему внешнему облику, но и наделенных каким-то странным, трогательным очарованием, словно бы мраморные божества отринули ничем не нарушаемое олимпийское спокойствие и вдруг ощутили необъяснимую печаль и скорбь, под гнетом которых стонут все смертные. Такое загадочное выражение застыло на лице странной, прекрасной Психеи, до сих пор восхищающей посетителей неаполитанских музеев. Подобное очарование, трагическое и трогательное, свойственно и чудесным чертам этой нимфы, но тень грусти на лице ее столь незаметна, столь неуловима, что открывается лишь самым тонким, самым чувствительным натурам. Безмолвная, терпеливая мука и уныние бессловесной античной древности словно бы нашли в этом изваянии свое наиболее полное, концентрированное выражение. Ребенком Агнесса часто замечала, как при виде статуи ее охватывает грусть, но нимфа не утрачивала в ее глазах своего таинственного очарования.

Вокруг фонтана, под сенью склоняющихся под тяжестью соцветий розовых кустов и золотистых жасминов, были установлены садовые скамьи, тоже добытые из древних руин. Здесь служила скамейкой изящная коринфская капитель; каждый беломраморный лист аканта на ней являл собою совершенство, она стояла на ковре из листьев аканта, но уже созданных самой природой, блестящих, ярко-зеленых и четко очерченных; там в скамью переделали длинный фрагмент фриза с изваянными на нем грациозными фигурами танцоров; вот, чуть дальше, употребили для этой цели осколок колонны с каннелюрами, из трещин которого пробивались, живописно ниспадая, плауны и каперсники. На этих скамьях Агнесса часто сидела, предаваясь безмятежным мечтаниям, плетя гирлянды из фиалок и слушая истории старухи Джокунды.

Чтобы понять, как именно выглядела монастырская жизнь в те времена, надобно учесть, что книги тогда были еще почти неведомы и считались редкостями, доступными лишь самым образованным, что умением читать и писать могли похвалиться лишь немногие представители высших классов и что Италия, с тех пор как великая Римская империя пала и разбилась вдребезги, сделалась ареной нескончаемых войн и раздоров, лишавших жизнь всякого спокойствия и безопасности. Наводнившие итальянские земли норманны, даны, сицилийцы, испанцы, французы и немцы вели между собою непрерывную борьбу, и в войнах этих, не знавших окончательного победителя, брала верх то одна, то другая сторона, а всякий подобный спор, по заведенному обычаю, сопровождался разграблением городов, сжиганием деревень и изгнанием их жителей, обрекаемых тем самым на неизмеримые муки и несчастья. В эту годину испытаний церковные и монастырские здания, освященные верой, которую признавали в равной мере все участники распрей, давали страдальцам единственное неприкосновенное убежище, а слабым и павшим духом – единственный дом, защищенный от любых посягательств врагов.

Если судьба женщины зачастую складывается непросто и требует пристального внимания даже в наш просвещенный век, если женщина зачастую даже сейчас страдает от неизбежных потрясений, испытываемых обществом, то какая же мрачная участь могла выпасть на ее долю в те времена, куда более грубые и жестокие, когда гений христианства не укрыл ее, слабую и беззащитную, в своих надежных прибежищах, которым даровали неприкосновенность религиозные предписания, внушающие благоговейный страх?

Чем же все эти девицы и женщины, собранные вместе, могли заполнить каждый долгий день, если не чтением, не письмом и не воспитанием детей? Весьма и весьма многим: на протяжении суток они неоднократно возносили молитвы, сопровождая их песнопениями и благочестивыми обрядами, каждый раз особыми, согласно монастырскому распорядку, а кроме того, готовили трапезу, убирали со стола, следили за часовней, алтарем, святыми дарами, шпалерами и церковными украшениями, вышивали алтарные покровы и делали церковные свечи, варили варенье из розовых лепестков и составляли редкостные пряные сборы, смешивали снадобья для болящих; они выполняли приказания старших и оказывали друг другу услуги, как пристало в одной большой дружной семье, а еще по-женски судачили, предавались безобидной болтовне и ворковали, и потому, видя их за всеми этими многочисленными занятиями, вполне можно было понять, что монастыри, укрывшие их под своей сенью, представляли собой в эти бурные, мрачные времена самую безмятежную, идиллическую картину.

Вероятно, человеческая природа, как и повсюду, проявлялась там по-разному. Пожалуй, и там нашлось место властным и слабым, невежественным и грубым, знатным и утонченным, и хотя все насельницы обители якобы пользовались, подобно сестрам, равными правами,