Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да что же это, – запричитала старуха Эльза, когда Агнесса указала ей на несколько восхитительных левкоев, словно ярким потоком низвергавшихся из какой-то щели на почти отвесной скале над бездной, – дитя, верно, совсем лишилось ума! Ты и так уже все ущелье собрала в передник. Полно искать цветы, надобно поспешить!
Примерно через полчаса они вышли к винтовой лестнице, вырубленной в скале, и двинулись по извилистым этим ступеням через горные галереи и гроты, в окнах и амбразурах которых, имевших весьма причудливую форму, мелькало море, пока наконец не добрались до старинных, украшенных статуями ворот тенистого сада, окруженного аркадами монастыря святой Агнессы.
Монастырь святой Агнессы принадлежал к числу тех монументальных сооружений, в которых средневековое благочестие с восторгом запечатлевало триумф новой христианской веры над прежним язычеством.
Мягкий климат и райские красоты Сорренто и соседних неаполитанских берегов превратили этот край в излюбленное место отдохновения для власть имущих на исходе Римской империи, в те времена, когда весь цивилизованный мир, с точки зрения разумного человека, казалось, погружался в бездну разврата, утопая в безудержной, животной чувственности. Байи с его приморскими пляжами сделался свидетелем оргий и жестокостей Нерона и его двора, во всем тщившегося подражать ему, а Капри с его нежной прелестью стал рассадником противоестественных пороков, насаждавшихся Тиберием. Вся Южная Италия опустилась до скотского, омерзительного состояния и, казалось, необратимо обрекла себя на гибель, если бы не щепотка соли, примерно в эту пору брошенная галилейским крестьянином в гнилое, источающее миазмы болото тогдашнего общества.
Поэтому не стоит удивляться тому жару и рвению, с которым итальянцы, по природе своей артистичные, принялись праздновать уход эры противоестественных пороков и демонической жестокости, создавая зримые образы чистоты, нежности и ниспосылаемого каждому благоволения, принесенных в этот мир Иисусом.
Приблизительно в середине тринадцатого века некая принцесса, представительница Неаполитанского королевского дома, с усердием взялась за возведение монастыря святой Агнессы, заступницы женской чистоты, каковой сооружался на руинах и развалинах древнего храма Венеры, чьи белоснежные колонны и увитые мраморными листьями аканта капители некогда венчали отвесную скалу, на которой был выстроен город, и отражались в зеркальных голубых водах моря, раскинувшегося у ее подножия. По преданию, эта знатная госпожа и стала первой настоятельницей монастыря. Как бы там ни было, обитель эта превратилась в любимое прибежище многих дам, высокородных и благочестивых, которых злой рок, имеющий множество личин, заставил укрыться под его тихой, благодатной сенью, и существовала на щедрые, богатые пожертвования аристократических покровителей.
Возведена она была по образцу большинства монастырей: квадратная в плане, с разбитым посередине садом, с аркадами, обрамляющими ее внутренний периметр и в этот сад выходящими.
Ворота, в которые, поднявшись по прорубленной в скале винтовой лестнице, постучались Агнесса и ее бабушка, вели по арочному проходу как раз в монастырский сад.
Когда распахнулась тяжелая дверь, слуха их коснулся приятный, убаюкивающий лепет фонтана, мягко журчавшего на манер тихого летнего дождя, взору их предстали покачивающиеся на легком ветру кусты роз и золотистого жасмина, их объял аромат апельсиновых и множества иных благоуханных цветов.
Дверь отворила странного облика привратница. На вид ей было никак не менее семидесяти пяти, а то и восьмидесяти лет; щеки ее, испещренные глубокими морщинами, могли соперничать цветом с пожелтевшим пергаментом; глаза у нее были большие, темные и блестящие, часто встречающиеся в тех краях, но на лице ее, необычайно исхудавшем и осунувшемся, они, казалось, обрели выражение дикое и странное, в то время как отсутствие давно выпавших зубов никак не мешало ее крючковатому носу почти сойтись с подбородком. Сверх того, она была горбата и кособока, и потому только необычайно теплая, добродушная улыбка спасала бедную старуху Джокунду от полного сходства с какой-нибудь фракийской ведьмой и позволяла увидеть в ней достойную привратницу христианской обители.
Тем не менее Агнесса бросилась ей на шею и радостно запечатлела поцелуй на ее сморщенной, иссохшей щеке и была вознаграждена целым дождем ласкательных прозвищ, которые в итальянском языке произрастают столь же пышно и бурно, сколь апельсиновые цветы – в тамошних рощах.
– Что ж, – промолвила Эльза, – оставлю-ка я ее вам на денек. Думаю, возражать вы не станете?
– Господь да благословит невинную овечку, конечно нет! Сама святая Агнесса словно бы ее удочерила, ведь я собственными глазами видела, как она улыбалась, когда дитя приносило ей цветы.
– Ну, Агнесса, – сказала старая матрона, – я приду за тобой после вечерней молитвы.
С этими словами она взвалила на плечо корзинку и удалилась.
Сад, где теперь остались вдвоем Агнесса и престарелая привратница, был одним из тех идиллических, райских приютов, создать которые под силу разве что воображению поэта.
Со всех сторон его окружали галереи с византийскими арками, в соответствии с этим причудливым, пышным стилем расписанные пунцовым, синим и золотым цветом. Голубой сводчатый потолок усыпали золотые звезды, по бокам разместился целый ряд фресок, представлявших различные сцены из жизни святой Агнессы, а поскольку основательница обители располагала поистине царскими средствами, на создание этого «жития в картинах» не пожалели ни золота, ни драгоценных камней, ни ярких редкостных красок.
Первая фреска полностью воздавала должное богатству, знатности и высокому положению прекрасной Агнессы, изображенной в облике чистой, невинной, печальной юной девицы; на этой фреске она стояла в задумчивой позе, с золотистыми кудрями, ниспадающими на простую белую тунику, и маленькими изящными руками прижимала к груди распятие, в то время как подобострастные рабы и прислужницы у ног ее коленопреклоненно преподносили ей роскошнейшие драгоценности и великолепные одеяния, стремясь привлечь ее глубокомысленный, отрешенный взор.
Другая фреска изображала ее скромно идущей в школу и вызывающей восторг сына римского префекта, который, как гласит легенда, заболел от несчастной любви к ней.
Далее, высокородный отец молодого человека просил ее руки для своего сына, и она спокойно отвергала царские дары и сияющие самоцветы, которыми он надеялся завоевать ее благосклонность.
Затем следовала сцена обвинения ее перед трибуналом в исповедании христианства, суд над нею и различные претерпленные ею мученичества.
Хотя изображению
