Свет и тьма, или Поэма о трех девицах - Николай Иванович Хрипков

class="p1">Что мне отвечать тогда?

— Ну, я и не знаю даже.

Что-нибудь там придумай.

Ты не волнуйся, Надя!

Я всем обеспечу вас.

Ведь это же мой ребенок.

— Спасибо тебе, любимый.

А, может, сказать мне прямо:

У папы другая жена.

Он с нею живет. А мы же

Совсем не семья, а так.

— Ну, это, конечно, слишком.

Зачем же такое, Надежда?

— Да, ладно, совру, мой милый.

Ты даже не беспокойся.

Но эти иголки всё больше

Боль доставляли Лелю.

Глава двадцать девятая

ВЕРА ЖДЕТ РЕБЕНКА

Утром срезать ветку вербы

И на стол ее поставить.

В доме сразу станет краше

И светлее, как на Пасху.

Гонит Юра-матерщинник

Вдоль по улице коров.

И собаки замолкают.

Словно чувствуют собаки

В Юре родственную душу.

Выйдет Вера, улыбнется.

Солнце светит, ветер гладит.

Петухи кричат задорно

И стрекочут воробьи.

И чего еще нам надо,

Что ж мы бьемся неустанно,

Суесловим и злословим,

Нервы наши, словно струны,

Лишь ударь по ним сильнее

И порвутся. И не песня

Зазвучит, а визг, как будто

Поросенка кто-то режет.

Вере же спешить не надо.

Переделает по дому,

А потом она присядет

И мечтает о ребенке.

Ей сказали: будет мальчик.

А какой? Похож на Вову

Только б не его характер,

Не болезненная блажь

Быть всегда на первом месте,

Чтобы все кругом визжали,

Чтоб цветы тебе бросали

И бюстгальтеры на сцену.

Это даже очень славно,

Что вот так всё обернулось.

Что ее ждало в грядущем?

Ссоры, ненависть, измены.

А ребенок всё бы видел,

Их скандалы он бы слышал.

Стал бы нервным, огрызался

И в истерику впадал.

А живот уже заметен.

А когда она выходит

В магазин, сто раз услышит:

— Ну, когда рожаешь, Вера?

— Срок придет, тогда родим.

Может, кто-то и злословит

И злорадствует, быть может.

«Стать хотела городскою,

А домой вернулась с пузом».

Может. Каждому платочком

Рот, конечно, не закроешь.

Но не слышала ни разу

Над собой она насмешки.

Дома мама не кричала.

Ни единого упрека.

Ну, вернулась и вернулась.

Значит, так уже получилось.

Сколько девок незамужних

Так детишек нарожали!

Ничего! Живут не стонут,

С голоду не умирают.

Потихоньку подкупают

И пеленки, и одежду.

С рук в селе коляску взяли.

Как-то вечером сидели

И смотрели телевизор.

Там со звездами эстрады

Шел очередной концерт.

И внезапно побледнела,

Сжалась и застыла Вера

И глядит, не отрываясь,

На экран.

«О! мой зайчик! Я люблю тебя безумно!

Целый день тебя я глажу.

День и ночь тебя целую,

На руках тебя ношу».

С волосами голубыми,

В куцем пиджачке, колготках,

Чтоб бугор еще рельефней

Выделялся среди ног,

Он козлом скакал по сцене

В окруженье подтанцовки

И такую ахинею

Нес он голосом козлиным.

— Что с тобой случилось, дочка?

Смотрит мама напряженно.

— Может, что-то заболело?

Затошнило? Что с тобой?

— Ничего! Нормально, мама.

Выйду лучше на крылечко.

Вышла Вера и вздохнула

С облегченьем на крыльце.

Словно груз с нее свалился.

Разогнулась, распрямилась,

Улыбнулось серой тучке.

— Ой! Какая всё же дура

Я была!

И засмеялась.

Глава тридцатая

ЛЮБА ЗНАКОМИТСЯ С САШЕЙ

И растворился мрак во мраке,

И снова осветился мир.

Всё стало ярким, разноцветным.

Всем людям добрые слова

Сказать ей хочется.

— Забудьте

Ненастье!

Жизнь — такой подарок

Чудесный. Нет его дороже.

Когда она увидит Сашу,

То прыгать хочет, как ребенок.

О нем подумает, и сразу

Всё забывается плохое.

Да, он немного неуклюжий,

Порою даже несуразный,

При ней краснеет, как девчонка.

То замолчит, то что-то мямлит.

Такой смешной и очень милый.

А мастер как доволен Сашей

И нахвалиться им не может.

— Вот никогда бы не подумал,

Что молодой парнишка может

Так разбираться в производстве.

А как станки он понимает!

Лишь в цех заходит, неполадку

Определяет он на слух.

И сам работы не боится.

Засучит рукава и быстро

Он неисправность устранит.

Да за такого нам держаться

Руками и зубами надо!

Скорей бы институт закончил

И к нам. Да только

Слишком скромный,

Застенчивый и угловатый.

Повысить голоса не может.

А здесь без этого нельзя.

Молчала Люба. Но такие

Приятно слушать ей слова.

Душа прекрасная у Саши.

Он добр, как агнец. Никому

Не скажет злого слова парень.

Глава тридцать первая

НАДЯ НА СТАНЦИИ

Когда над пригородной станцией,

Как искры, звездочки горят,

Она порой сюда приходит

И на скамейке привокзальной

Сидит и думает своё.

Людей немного в это время.

Никто ее не беспокоит.

Лишь слышно лязганье вагонов,

Диспетчера суровый голос

Да сердца собственного стук.

Зачем она сюда приходит?

О том сама не знает Надя.

Ей хорошо здесь, потому что,

Как ни хитро было задумано,

Но всё завязло, как в болоте.

Пока одну поднимешь ногу,

Другой завязнешь, и ни шагу

Не продвигаешься вперед.

И вроде бы ребенка хочет,

И вроде любит, не скупится,

Но чтоб жениться — извините.

Весь извивается, как уж.

И то и сё ему мешает,

Пока не стоит торопиться,

Решенье этого вопроса

Пока оставим на потом.

Как бюрократ, волынку тянет.

Уж так ей измотал он нервы,

Что сдерживаться всё труднее.

Вот так сорвется как-нибудь.

Она все это понимает,

Хоть от бессилья вой волчицей.

Глава тридцать вторая

ВЕРА

«Твои глаза — два океана,

В которых можно утонуть!» -

Шептал когда-то ей любимый,

А ныне чуждый человек.

Ничто в душе не всколыхнется,

Когда подумает о нем.

А ведь любила, обожала,

За ним бежать была готова

Куда угодно, на край света.

Пожалуйста, хоть босиком.

Вот значит в жизни как бывает.

Любовь придет, про всё забудешь

И веришь до окончанья века

С любовью этой проживешь.

«Какою глупой, романтичной!

Как верила я в эти сказки

По-детски в вечную любовь.

Войди сейчас он, побежала,

В слезах на грудь его упала.

И целовала, и шептала

Ему, как я его люблю».

Картину эту представляя,

Она лишь горько усмехнулась.

Нет! Даже не пошевелилась.

Всё выгорела в ней дотла.

А во дворе сиренью пахнет.

Темно-зеленые листы

Тебя погладят.

— Здравствуй, Вера!

Как хорошо, что ты вернулась!

А Фрэндик прыгает и ногу

Ее старается обнять.

И смотрит черными глазами

И ждет, когда его погладят.

Собаки тоже любят ласку.

— Ну, здравствуй, Вера!

Оглянулась.

Стоит Василий у забора.

И улыбается какой-то

Он виноватою улыбкой.

— Ну,