Переучет - Эрленд Лу

Лежа после всего на полу и отдышиваясь, она замечает тоненькую книжицу под кроватью Кюльпе. Нина лезет и достает ее. «Спрут». Библиотечный экземпляр. Кюльпе нужны были примеры неровности ее поэтического дара, и он позаимствовал книжечку. Но понять в ней он ничего не мог. Он не вынашивал ребенка сам и не знал ни одной беременной, полагает Нина. Вот свинья.

Она подтирает все трусами Кюльпе, приводит в порядок его хозяйство, застегивает молнию, опускает рубашку и поправляет все красиво и аккуратно. Потом развязывает ему руки, скатывает веревку и кладет ее к остальному снаряжению. Одевается, берет с собой «Спрута» и выходит в коридор. Полотенце возвращает в ванную, обувается, заскакивает на кухню прихватить с собой яблоко, моет его и стучит в дверь Жанет.

– Я пошла, – говорит Нина.

– Вот как?

– Приятно было познакомиться.

– И мне тоже.

– Спасибо, что сбегала за яблоками. Шарлотку придется отложить до лучших времен. Рогер плоховато себя чувствует. Просил передать, чтобы его сегодня не трогали, он будет спать.

– Он заболел?

– Мне так не показалось. Просто очень устал. К утру оклемается.

Жанет кивает.

– Душа радуется видеть вокруг Рогера таких приятных людей, – говорит Нина и хватает Жанет за руку.

– Мы стараемся, заботимся друг о друге.

– Так и продолжайте. Вот тебе книжка для чтения, когда ты, будет время, забеременеешь.

Нина вручает «Спрута» Жанет, та берет книгу с немым вопросом в глазах.

– Мне захотелось подарить ее тебе.

Жанет смотрит на книгу. Непохоже, чтобы она узнала Нину по сорокалетней давности портрету на обложке.

– Спасибо, – говорит она.

– На здоровье, – отвечает Нина. – Прощай.

– Еще раз спасибо, – говорит Жанет.

Седьмой этап

Как же я устала, понимает Нина, выйдя на улицу. Как она утром открыла глаза, так один утомительный эпизод сменял другой. Обычно все ее дни похожи и лишены событий. Так что ни навыка, ни тренировки у нее нет. К таким инструментам, как месть и насилие, она прибегает редко. В том числе и в отношениях с молодыми мужчинами. От дешевого вина она к тому же одурела слегка.

В районе улицы Жозефины усталость берет свое, и Нина опускается на ступеньки лестницы. На той стороне она видит «Moods of Norway» и думает, что такое название подошло бы не магазину одежды, но мрачному и страшному сборнику стихов о двойной морали избалованной норвежской души, о том, что мы неуклонно богатеем за счет других и не видим в том никакой проблемы. Она упирается головой в стену и мгновенно засыпает. Прохожие ее не будят. Кто-то кладет рядом с ней на ступеньку монетки.

Неизвестно, сколько времени Нина проспала так к моменту, когда проходившая мимо под ручку с возлюбленным женщина случайно узнала ее и остановилась.

– Нина Фабер?

Кавалер тянет женщину дальше, но она прижимает локоть.

– Это Нина Фабер, – объясняет она. – Заснула, бедняжка.

Женщина садится рядом с Ниной и поглаживает ее по руке. Нина медленно просыпается и видит перед собой мягкое, взволнованное лицо.

– Вы сидели и спали, – говорит женщина.

– Уфф, – говорит Нина.

– А вам не надо сейчас тут сидеть, – продолжает женщина, – поскольку через полчаса у вас выступление в Литературном доме.

– У меня?

– Да. Мы идем вас слушать, – говорит она и кивает на спутника.

– Какая-то неудачная идея, – говорит Нина.

– Еще как удачная! – говорит женщина. – Нина, вы лучше всех. Я обожаю ваши книги. Нина, вы просто не представляете себе, что они значат для меня и многих других. Знаете, сидеть вот так рядом с вами – уже чудо.

Нина рассматривает женщину. Ей под тридцать, рыжая, интересная и пламенная взахлеб, как бывает лишь у подлинно страстных натур.

– Жозефина, – говорит женщина и протягивает руку, – а это Марко.

Марко кивает Нине.

– Пойдемте, – говорит Жозефина, – приведем вас в форму. Тяжелый день выдался, да?

– Да, – признается Нина.

– Иногда выдаются скверные дни, – говорит Жозефина, ставя Нину на ноги.

А потом берет ее под руки и ведет по улице, словно они знают друг друга сотни лет. Велев Марко ждать на улице, Жозефина заводит Нину в пиццерию и, минуя резвящихся тинейджеров и обедающие семьи с детьми, увлекает ее в туалет, сажает на крышку унитаза, включает воду в раковине и принимается рыться в своей сумочке.

– Это очень любезно с вашей стороны, – говорит Нина.

– Не думайте об этом, – отмахивается Жозефина. – Вы мой любимый поэт. Я прочитала все ваши стихи. Я пишу диссертацию о ваших стихах семидесятых годов.

– Диссертацию? О моих стихах?

– Вы опередили свое время. Это неблагодарная миссия. Но ветер рано или поздно переменится. Критики безнадежны, они и «Босфор» не примут, хотя издательство совершенно право, это ваш лучший сборник за много лет.

Нина плачет. Она съеживается и вздрагивает всем телом, не в силах держать себя в руках.

– Милая моя, – говорит Жозефина и становится рядом с ней на колени. – Не дайте этим чучелам сломить себя. Я понимаю, как это тяжело, но вы же много раз проходили это, Нина, вы же знаете этих критиков. Они упиваются собой, больше ничего. Особенно Кюльпе. Не знаю, вы видели его рецензию?

Нина кивает сквозь слезы.

– Тот еще дурак. Он дружит с главным редактором и поэтому может писать, как его левая нога пожелает. У них в голове одно – мы крутые мужики. Они уже так глубоко въехали в этот туннель, что их впору спасать от самих себя.

Нина рыдает все сильнее, уже в голос, она содрогается всем телом.

– Ну, ну, ну, – баюкает ее Жозефина. – Сейчас все будет в лучшем виде. Я мечтаю послушать, как вы читаете свои стихи.

Она влажными салфетками протирает Нине лицо и шею, Нина сидит, закрыв глаза, и пытается справиться с рыданиями. Потом Жозефина собирает в пук ее волосы и заправляет их наверх, в ту же секунду раздается стук в дверь и кто-то, видимо работник ресторана, спрашивает:

– Что здесь происходит?

Жозефина открывает дверь.

– У Нины Фабер, одного из крупнейших поэтов нашей страны, приступ плохого настроения, я ей помогаю. Для вас это проблема?

Работник, оказавшийся на поверку совсем мальчиком, смотрит на Нину, она отвечает ему полным слез взглядом. Он качает головой.

– А потише вы не можете?

– Плохое настроение – это не шутка, – твердо говорит Жозефина, – а вы вместо того, чтобы зудеть и жаловаться, должны повесить при входе мемориальную доску, где будет сказано, что у великой Нины Фабер именно в вашем заведении случился приступ плохого настроения, с числом и точным временем.

Юноша уходит, Нина улыбается.

– Мне нужен бокал вина.

– Красного или белого?

– Красного.

– Вы думаете, это разумно прямо перед выступлением?

– Да.

Жозефина уходит и возвращается с бокалом красного вина. Нина выпивает его в три больших глотка.

– Если тебе интересно, как я пью вино, то вот так, – говорит она. – Поэтому я больше и не пью.

– Да, я это где-то читала. Но сегодня вы пьете, да?

– Да.

Она протягивает бокал Жозефине, та ловит намек и уходит за новым бокалом. Нина выпивает его тем же манером, что и первый, и встает.

– А не пойти ли нам лучше потанцевать? – спрашивает она.

– В каком смысле?

– Плюнем на Литературный дом и вместо него пойдем куда-нибудь потанцуем. Я мечтаю о танцах.

– Я полагаю, вам нельзя не прийти в Литературный дом.

– Можно. Лучше мы пойдем на танцы. Только без твоего парня. Он мне не нравится.

– Нет, Нина, в этом на меня не рассчитывайте. Вам надо пойти в Литературный дом. Там сидят люди, ждут вас. Выступление начинается через пять минут. Но, возможно, мы могли бы потанцевать потом.

– Все приятное и важное обязательно бывает потом.

– Иногда так выходит.

Жозефина достает косметичку, подводит Нине глаза и подрумянивает щеки.

– Ну вот, – говорит она, – вы снова готовы встретиться с миром.

– Уфф, – говорит Нина, – с миром. Об этом я почти забыла.

Последний этап

Жозефина проследила за тем, чтобы Нина переместилась именно в Литературный дом, а не куда-то еще. Сказав: «Ни пуха ни пера!» – она ждет на улице, пока Нина не войдет в боковой вход, предназначенный выступающим – поэтам, писателям, таким как Нина, короче говоря. Под дверью бокового входа курит, ни много ни мало, сам Карл Уве Кнаусгорд.

– Ой, – изумляется Нина, – кто бы мог подумать, что ты придешь послушать меня, бедную овечку. Это большая радость для меня.

Кнаусгорд не имеет ни малейшего понятия, кто перед ним, но улыбается и отвечает, весьма профессионально, молчанием.

За дверью Нина попадает в руки ответственной за мероприятие. Барышня лет под тридцать, приветливая, полная энтузиазма, она сразу говорит, что «Босфор» очень хорош, и ведет Нину вверх по лестнице, запруженной народом в ожидании, когда откроют большой зал.

– Невероятно, – говорит Нина. – А я-то думала, придет человек пять.