Переучет - Эрленд Лу

– Людвиг!

Он оборачивается и видит Нину. Выражение его лица в эту минуту истолковать непросто, но, похоже, назвать эту внезапную встречу однозначно своевременной он не готов. Особа, записанная Ниной в дешевки, останавливается тоже.

– Минуточку, – слышит Нина слова Людвига, – это моя мать. Нина, привет.

– Привет, Людвиг.

Нине не хотелось в детские годы Людвига называться ни «матерью», ни «мамой», методом исключения осталось обращение по имени. Это была попытка чуточку абстрагироваться от детоцентричной роли. Нина была матерью, а как будто бы и нет, во всяком случае, она ощущала потребность намекнуть миру, что она не чета всем прочим мамашкам.

– Это Сисс.

– Привет, Сисс.

– Здрасте.

– Присядьте.

– У нас дело, мы не можем.

– Несколько минут вы мне уделить можете?

– Конечно можем, – говорит Сисс.

– Несколько минут, – говорит Людвиг и усаживается на самый краешек стула, не сняв рюкзака, он всегда с ним ходит.

Сисс тоже садится. Все трое разглядывают друг друга.

– Ты даешь, средь бела дня сидишь тут, газировку распиваешь, – говорит Людвиг.

– Как видишь, – отвечает Нина.

– Книжка сегодня выходит?

– Да, но не будем об этом. А вы просто друзья или как?

– Мы познакомились некоторое время назад, – отвечает Людвиг, – и сейчас проводим много времени вместе.

– Как мило.

Сисс кивает Нине и улыбается Людвигу. Эта барышня влюблена, думает Нина.

Сисс извиняется и уходит в туалет, Нина провожает ее взглядом. Молодая, красивая, бедра, все дела.

– Ни слова, – говорит Людвиг.

– Дай мне сказать.

– Нет.

Нина подчиняется запрету и несколько секунд старательно молчит, но это выше ее сил.

– Нет, знаешь что, – говорит она, – я потратила пятнадцать, если не двадцать лет своей жизни, чтобы принять тебя со всеми твоими особенностями, из-за которых я, в частности, никогда не стану бабушкой. Это вызывало во мне бури чувств, Людвиг, это были американские горки. А теперь ты вдруг являешься под ручку с женщиной, а это совсем другой разворот и другой сценарий. Неужели ты не понимаешь, что у меня это вызывает напряжение?

– Нина, пока слишком рано судить, то это или не то, я не знаю. Я сам потрясен.

– Ты всегда такой был. Менял хобби одно за одним. То тебе нужны попугайчики, то гитара, то еще что. И я всегда тебе все покупала, но, когда куплю, – тебе это уже неинтересно. Сперва тебе двадцать лет нравятся только мальчики, вдруг упс – уже не нравятся. Ты не думаешь о том, что окружающим тебя людям нужна стабильность?

– Нина, это моя жизнь.

– Безусловно, но о твердости характера это не говорит. И что мне теперь, обходить всех знакомых с сообщением, что ты все-таки оказался не голубым? А бабушке кто с этим будет звонить? Я отказываюсь.

– Об этом пока рано думать. Рано.

– Я-то думала, что голубые не любят спать с женщинами. Типа, в этом вся фишка, если ты называешь себя голубым.

– Ты ничего в этом не понимаешь.

– У меня тоже есть знакомые геи, и с парой из них мне даже случилось переспать во времена их сомнений в своей ориентации. Но это было странно.

– Нина, я не желаю обсуждать это с тобой.

– Ты всегда избегаешь конфликтов.

– Думаю, нам пора идти. У нас есть дело.

Сисс возвращается из туалета. Нина видит, что она подкрасила губы, яркие и без помады.

– Я как раз говорила Людвигу, что ошарашена, – говорит Нина. – Сколько помню, его интересовали только мальчики, но ладно, это уже глупо, меня это не касается.

– Понятно, что это неожиданно, – отвечает Сисс.

– Ты тоже была раньше другой ориентации? – спрашивает Нина.

– Нет, не была.

– Но тебя не смущает, что Людвиг был?

– Не смущает.

– Не обращай на нее внимания, – говорит Людвиг, – она из другого времени, тогда агрессивность рядилась под заботу, да так эта путаница и прижилась.

Людвиг берет Сисс за руку и делает ей знак идти.

– Вы пошли дальше?

– Да, пошли.

– Слушай, кстати, – вспомнила Нина, – мне нужна помощь с мобильником. Все время сама собой включается очень странная музыка. Бешеные ритмы, трубы и вообще.

– Наверно, не все время?

– По моим ощущениям, как будто непрерывно.

– Она тебе не нравится?

– У меня не всегда есть на нее силы.

– Я записал тебе диск с балканской музыкой. Думал, тебе понравится.

– Хотел меня удивить?

– Ну типа того.

– Какой ты милый…

– Ты постоянно говоришь, что тебя тянет танцевать…

– Тебе кажется, я об этом постоянно говорю?

– Да, говоришь.

– Конечно, не говорю, – объясняет Нина Сисс, – просто Людвиг обожает все преувеличивать. Но все-таки это было очень мило с твоей стороны, Людвиг, я попробую еще ее послушать. Вам пора, идите. Приятно было повидаться. Удачи вам.

Нина поворачивается, тоже собираясь встать, и на глаза Людвигу попадается пакет из винного магазина, который Нина машинально прикрывала спиной во время беседы.

– Ты заходила в винный?

– Что? Да, но это не мне, это в подарок. – Нина оборачивается к Сисс. – Одно время я выпивала, было дело.

– Людвиг говорил, – отвечает Сисс.

– Еще бы, – говорит Нина.

Нина замечает скепсис в глазах Людвига, когда он оборачивается, уходя. По правде сказать, во времена его юности были периоды, когда Нина могла бы пить поменьше. Она поднимает руку и машет ему. Он в ответ немного формально тоже делает движение рукой.

Свидание прошло не совсем так, как хотелось бы. Обычно она строит отношения с возлюбленными сына в иной манере и, окликая Людвига, собиралась быть гораздо приятнее в общении. Но, видно, слишком впечатлилась и кое-что сказала зря. Теперь Сисс, наверно, решит, что она сильнее зациклена на себе, чем на самом деле. Ладно, что уж теперь. Она сегодня не в лучшей форме. Но не хватало еще грузить молодежь рассказами, как неудачно у нее сегодня складывалась первая половина дня. Нехорошо мешать молодежи жить своей жизнью. Надо будет позвать их через пару недель на обед, думает Нина, если гетеросексуальность у Людвига не пройдет.

Четвертый этап

В банкомате Нина проверяет, сколько денег у нее на карточке. Аванс за «Босфор» должен был уже прийти, но пока не пришел. Она снимает остаток в четыреста крон, двести убирает в портмоне, двести кладет в карман. Предусмотрительно, скажете вы, но за этим стоит тщательно продуманная мелочность. Тысяча лет без денег приучили Нину к прижимистости. Она платит за товары и услуги по принципу «меньше не бывает».

Пройдя еще немного по улице, Нина звонит в домофон Ларса Грима, своего психотерапевта с его выпуска из университета, это был семьдесят четвертый год. Сорок лет они не теряли друг дружку из вида, вместе шли в огонь и в воду, и отношения не всегда были настолько платоническими, насколько отношения терапевта и клиента видятся в идеале. Путь превратился в перепутья, как это обычно и бывает.

Нина не договаривалась о встрече, но знает, что в последнее время у Ларса клиентов немного. Как и многие другие, он мается с алкоголем. В основном он сидит в своем кабинете и слушает пластинки, пока на горизонте не возникнет кто-то из старых клиентов, чтобы платой за прием поддержать Ларса на плаву. Вся эта жизненная конструкция не рушится потому, что у Ларса очень выгодный и безотзывный контракт на квартиру.

– Привет, это я.

– Нина? Привет.

По голосу Нина слышит, что он искренне рад ее приходу. Она знает, что он сидит без денег.

– У тебя деньги есть?

– Двести крон.

– Сама понимаешь, это мало.

– Больше у меня нет.

В домофоне вздыхают, но потом он начинает пищать в знак того, что Ларс согласен на такие условия. Она так и думала, Ларсов рынок подчинен диктату покупателей. Нина поднимается в квартиру, вешает в коридоре куртку и идет в кабинет Ларса – угловую светлую комнату с креслом, диваном, полками книг, пластинками и впечатляющей коллекцией мячиков. Ларс лежит на диване и курит, пальцы бурые от никотина, они такие уже лет десять-пятнадцать. На проигрывателе крутится пластинка «Крафтверк», Нина слышала ее здесь же несчетное количество раз.

– Как поживаешь?

– Не особо. А ты?

– Собрался почитать последний ежегодник Норвежского психологического общества, но понял, что не могу. Сил нет. Те же специальные номера про военное детство, женщин-агрессоров и «новости ментальных исследований», как у них это называется. Из года в год народ ходит по колено в интеллектуальном говне и не думает почистить эти конюшни, что бы я им ни втолковывал. Если мне удастся продержаться и не сойти с этого дивана еще год, то государство обязано будет кормить меня, пока я не сыграю в ящик.

Нина садится в кресло, Ларс протягивает коньячный бокал, и Нина наполняет его из бутылки, стоящей на столе между ними. Он взглядом предлагает ей тоже угощаться, если хочет, но Нина качает головой.

– Ну а в остальном? – спрашивает Ларс.

– Что в остальном? – отвечает Нина. – Рецензий несколько плохих, а ты ведь знаешь, как я от этого устаю.