Письмо к моей дочери - Майя Анджелу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне пришлись по душе мягкий напевный местный выговор и творческий подход к английскому языку. В супермаркете кассирша спросила, нравится ли мне Уинстон-Салем. Я ответила:
– Нравится, вот только бывает слишком жарко. Я с трудом такое выношу.
Кассирша, не отрываясь от пробивания моих покупок, ответила:
– Оно верно, доктор Анджелу, но и жара у нас не навеки – ее потом ветром вынесет.
Я отыскала Баптистскую церковь на горе Сион и вступила в ее члены – там были прекрасный хор и преданный своему делу священник. Рядом находились основная и учебная городские клиники. Одна из моих коллег занималась творчеством Эмили Дикинсон, другая – европейской поэзией XVII и XIX веков, а значит, мне было с кем поговорить о стихах – любимейшем моем предмете.
У Уинстон-Салема есть свои недостатки. За улыбками на лицах не утихает разгул расизма, а в определенных кругах о женщинах по-прежнему говорят как о красивых и удобных посудинах. Мой покойный друг Джон Килленс однажды сказал мне: «Мейкон в Джорджии – он ниже к югу, а Нью-Йорк – он выше к югу».
Впрочем, дремучее невежество найдется везде, где бы ты ни поселился.
Энн Спенсер, великая афроамериканская поэтесса конца XIX – начала ХХ века, очень любила Вирджинию и очень любила Роберта Браунинга. Она написала стихотворение «На всю жизнь, бедный Браунинг…».
«В весеннее время в Вирджинии словно в раю».
Может, касательно Вирджинии это и правда. Могу сказать точно, что это правда касательно Северной Каролины и в особенности – Уинстон-Салема.
21. Национальный дух
В последние четыре десятилетия наш национальный дух и природное веселье всё убывают. Наши ожидания как нации сильно снизились. Наша надежда на будущее сникла настолько, что, если ты заикнешься, что надеешься на светлое завтра, ответом тебе будут хохот и фырканье.
Как вышло, что мы пришли в этот мир так поздно и такими одинокими? Когда мы отказались от своего стремления привить высокую нравственность тем, кто топчет наш пейзаж своими вульгарными обвинениями и непозволительными измышлениями?
Разве мы не тот же народ, который сражался в европейской войне, чтобы искоренить арийскую угрозу уничтожения целой расы? Разве мы не трудились, не молились, не создавали замыслы построения лучшего мира? Разве мы не те граждане, которые боролись, протестовали и садились в тюрьму, чтобы вытеснить из нашей страны узаконенный расизм? Не мы ли мечтали о стране, где свобода есть часть национального самосознания, а достоинство служит главной целью?
Нужно требовать, чтобы мужчины и женщины, которым доверено право вести нас за собой, сознавали истинные желания тех, кого они ведут. Не в том наш выбор, чтобы нас, как скот, загоняли в здание, охваченное пожаром ненависти, или в систему, где властвует нетерпимость.
Политики должны поставить перед собой подлинно высокие цели, и мы, в соответствии с нашими различными предпочтениями, демократическими, республиканскими или независимыми, последуем за ними.
До политиков нужно донести, что, если они и далее будут погружаться в трясину непотребства, им придется идти одним.
Если терпеть пошлость, будущее наше покачнется и рухнет под бременем невежества. Это не неизбежность. У нас есть ум и душа, чтобы с отвагой смотреть в будущее. Взяв на себя ответственность за время, мы одновременно берем на себя пространство, которое занимаем. Из уважения к предкам и во имя заботы о потомках мы должны показать себя хорошими, храбрыми, добронамеренными американцами.
Прямо сейчас.
22. Возврат к южным корням
После растянувшейся на многие поколения сепарации и десятилетий забывчивости упоминание о Юге вызывает в нашей памяти давние годы боли и благости. В самом начале ХХ века многие афроамериканцы покинули южные города, покинули давящую атмосферу ограничений и предрассудков и перебрались к северу, в Чикаго и Нью-Йорк, или к западу, в Лос-Анджелес и Сан-Диего.
Их влекли настойчивые обещания лучшей жизни, равенства, равной оплаты и старой доброй американской четырехзвездной свободы. Их ожидания были одновременно и претворены в жизнь, и шваркнуты о землю и расколоты на мелкие кусочки разочарования.
Ощущение претворения проистекало из того, что удалось сменить докучную рутину испольного земледелия на труд, защищенный профсоюзными договорами. К сожалению, в последние тридцать лет таких рабочих мест становится все меньше, поскольку в промышленность приходят компьютеры, а заказы утекают в другие страны. В результате выясняется, что климат, который иммигрантам представлялся свободным от расовых предрассудков, на самом деле полон дискриминации, во многом отличающейся от южных разновидностей и в определенном смысле даже более унизительной.
Небольшой процент высококвалифицированных и хорошо образованных чернокожих работников зацепились за лестницу успеха и смогли на ней удержаться. Неквалифицированные и необразованные чернокожие рабочие были выплюнуты системой, точно арбузные зернышки, которые не переварить.
Они столкнулись с тем, что жизнь их становится все более убогой, а сами они – все более уничиженными. Многие представители этого первого племени паломников ХХ века, видимо, очень тосковали по южной жизни с ее честностью, поскольку там они, разумеется, были мишенью слепой ненависти, носители которой желали им смерти, однако имели возможность оставаться живыми. Белые с Севера с их улыбками либерального приятия на людях и полным неприятием в более частной обстановке изматывали и злили иммигрантов.
Тем не менее иммигранты остались в трущобах больших городов, набившись в крошечные жилища, выплескиваясь из них на недружелюбные и быстро становившиеся криминальными улицы. Они растили детей, которых каждое лето отправляли на Юг, к бабушкам-дедушкам, троюродным братьям, двоюродным тетям и прочим дальним родственникам. Дети вырастали, в основном в больших северных городах, и в них напрочь умирала память о южных летних месяцах, жареной рыбе, субботних барбекю и придирчивом южном воспитании. И вот такие люди возвращаются жить на Юг. Многие из них выясняют, что их южная родня вымерла или вынуждена была переселиться в Детройт или в Кливленд в штате Огайо. Тем не менее они оседают в Атланте – «Прижился в Хот-ланте?» – и в Новом Орлеане – и там быстро приучаются называть этот исторический город правильным именем: Ноулинс.
Они возвращаются на Юг, чтобы отыскать или расчистить себе место на земле своих дедов. Заводят друзей в тени деревьев, из-под которых много десятилетий назад ушли их предки.
Многие испытывают счастье, не понимая, откуда оно берется. Мне кажется, дело попросту в том, что они ощущают свою значимость. Чувства Юга разнообразны: от щедрой и пылкой любви до жестокой и горькой ненависти, но никто никогда не обвинит Юг в мелочности и равнодушии. Даже
