Письмо к моей дочери - Майя Анджелу

Тут они заговорили друг с другом, и я поняла, что выполнила роль мостика. Родители этих студентов никогда не владели языком, который позволял бы им беседовать друг с другом на равных, и вот теперь их дети изобретали способ ведения диалога. Я просидела с ними до полуночи – воодушевляла, мирила, подталкивала к тому, чтобы не молчать.

Когда, совершенно умаявшись, я наконец встала, декан колледжа Уэйк-Форест Том Маллин подошел ко мне с предложением:

– Доктор Анджелу, если вы решите выйти на пенсию, добро пожаловать в университет Уэйк-Форест. Мы с радостью найдем для вас место.

Я вежливо его поблагодарила, про себя твердо зная, что никогда не перееду на Юг.

На следующее утро нас с Долли загодя привезли в аэропорт – мы успевали позавтракать в кафе. Нам нашли столик, мы заказали завтрак. Полчаса с лишним мы сидели – нас никто не обслуживал. Я заметила, что мы единственные чернокожие клиентки в ресторане.

Я сказала Долли:

– Сестра, готовься к аресту, потому что, если они тут не хотят нас обслуживать, я устрою погром.

Она спокойно откликнулась:

– Давай, сестра.

Я подозвала официантку – худощавую белую девушку. Я сказала:

– Моя сестра заказала омлет с сыром, а я – яичницу с беконом полчаса тому назад. Если вы не хотите нас обслуживать, предлагаю сказать нам это в лицо, а потом вызвать полицию.

Девушка тут же рассыпалась в извинениях. С мягким акцентом уроженки Северной Каролины она произнесла:

– Что вы, мадам, не в этом дело, просто на кухне закончилась кукурузная каша. А подавать завтрак без кукурузной каши наш повар не соглашается. Вон, посмотрите, половина посетителей на вашей стороне сидят без еды. Каша минут через десять поспеет, тогда я сразу все принесу.

Я почувствовала себя полной идиоткой. Лицо запылало, даже шее сделалось жарко. Я кое-как извинилась перед официанткой, а Долли Макферсон, сдержавшись, ни словом не упомянула о моей дурости. Вернувшись за стены дома и за спину мужа, я всем рассказала про колледж, про студентов, про все остальное. И ни словом не упомянула про недоразумение в аэропорту.

Я была замужем за Полом Дюфё, строительным подрядчиком, писателем, популярным в Англии карикатуристом. Мы через два дня после знакомства поняли, что нас сковала любовь, так пусть же скует и жизнь.

Десять лет мы удивляли, смешили, злили и поддерживали друг друга. И тут внезапно солнечную долину любви накрыло грозовое облако. Его начали раздражать мои расспросы, муж признался, что устал от моногамии и хочет жить более разнообразной жизнью.

Мы расстались как раз в тот момент, когда у меня начиналось лекционное турне по всей стране. Поскольку муж был строителем и фирма его находилась на севере Калифорнии, я решила подарить ему Сан-Франциско с его мостами, холмами, ресторанами для гурманов и великолепным видом на залив.

Развод, как любой обряд перехода, выводит на новый ландшафт, к новым ритмам, местам и лицам, а порой и расам.

Я читала лекции в самых разных городах, а по ходу дела искала безопасное и мягкое местечко, где бы упасть. Мне, как писательнице, достаточно прихватить с собой блокноты, шариковые ручки, словарь издательства «Рэндом Хаус», «Тезаурус» Роже, Библию короля Иакова, колоду карт, бутылку хорошего шерри – и пиши где угодно. Денвер в штате Колорадо оказался прекрасен, но воздух был резковат, а еще хотя там жило сколько-то чернокожих, латиноамериканцев и индейцев, но интеграции в городе не наблюдалось. Я рассматривала Чаттанугу в Теннесси, однако многие тамошние жители по-прежнему оставались ярыми сторонниками конфедератов в так и не завершившейся Гражданской войне.

Другие встретившиеся мне города были или слишком большими, и/или слишком маленькими и замкнутыми на себя. В Кембридже в штате Массачусетс вроде бы было все, что мне нужно: история, университеты, разнообразие рас, прекрасные книжные магазины, церкви, места, где в субботу вечером можно повеселиться. Соперничать с Кембриджем мог только Уинстон-Салем в Северной Каролине – он обладал теми же достоинствами. Оба города я посетила дважды.

В итоге от Кембриджа я отказалась, потому что я южанка, которой снег решительно не по нутру, а в Кембридже в штате Массачусетс снега каждый год выпадает больше, чем это нужно для моего удобства.

Когда я обосновалась в Уинстон-Салеме, доктор Эд Уилсон, ректор университета, и доктор Том Маллин, который десять лет назад предлагал мне в нем место, пришли и предложили пожизненно занять профессорскую должность, учрежденную Рейнольдсом. Я поблагодарила их и сказала, что приму предложение на год, чтобы понять, нравится ли мне преподавать, а также нравится ли мне жить в Уинстон-Салеме.

После трех месяцев преподавания меня посетило озарение: я поняла, что я не преподающий писатель, а пишущий преподаватель.

Еще в предыдущие визиты в Северную Каролину я сдружилась с деканом факультета английского языка Элизабет Филлипс и с другими преподавателями. По вечерам после ужина и в середине дня после обеда я задавала им вопросы, которые давно бередили мне душу. Мне хотелось знать, как они относятся к сегрегации. Действительно ли они верят в то, что чернокожие уступают в развитии белым? Считают ли они, что чернокожие родились с неким заразным заболеванием и поэтому сидеть с ними рядом в автобусе опасно, но при этом можно поручать им готовить еду и даже кормить грудью детей?

Меня воодушевило то, что новые коллеги отвечали откровенно, честно, смущенно и даже с налетом раскаяния. «Если по совести, я вообще об этом не думала. Так оно всегда было и, похоже, всегда и будет». «Я не думал об этом, а еще я не думал, что могу хоть что-то сделать, чтобы изменить ситуацию». «Когда чернокожая молодежь устроила протест – они сидели на прилавке магазина „Файв энд дайм“ в Гринсборо, – меня обуревала гордость. Помню, было обидно, что у меня белая кожа и я не могу к ним присоединиться».

Нравилось мне это или нет, но пришлось признать, что я прекрасно понимаю чувство беспомощности, обуревавшее моих коллег. Ответы их подтвердили мое убеждение, что главной из добродетелей является отвага. Я подумала, что, будь я белой во времена сегрегации, я бы, наверное, тоже пошла по пути наименьшего сопротивления.

Обосновавшись в Уинстон-Салеме, я начала понемногу исцеляться. Тамошний холмистый пейзаж оживляют цветущий кизил, багряник, мирты, рододендроны в человеческий рост. Повсюду растут дикие и прекрасные разноцветные азалии полтора метра в ширину.

Уинстон-Салем находится в Пьемонте, и он в буквальном смысле расположен у подножия гор. Нависающие над нами горы – это Грейт-Смоки и Блю-Ридж. Мне нравится северокаролинский юмор. Местные говорят: мы пребываем в долине смирения, а над нами возвышаются две башни высокомерия – Вирджиния и Южная Каролина.