Промышленникъ - Алексей Кулаков

«Русская аграрная компания. Ну, тут прибыли долго не будет… Если она, эта самая прибыль, вообще будет при моей жизни».

Просмотрев данные по разной мелочи, вроде оружейного магазинчика в Санкт-Петербурге, молодой промышленник закинул труды своих бухгалтеров в сейф, а вместо них достал стопку чековых книжек. Налил себе бокал рейнского «Ауслезе», устроился поудобнее на стуле и принялся раскладывать весьма своеобразный пасьянс.

«Русско-Азиатская банка, многолитровая и сейфовая — одна книжка от моего именного счета, другая — от того, на который капает рента. Итого две чековые книжки. Сувениры из замечательнейшей страны Швейцарии: по две книжки мне подарили у Хоттингера и в „Шаффхаузен Кантональбанке“. О! С первого раза выговорил, хотя бы и про себя. Какой я молодец, однако. Итого у меня уже шесть стильных и очень красивых чековых книжечек. Теперь пройдемся по германским землям: „Дрезднер банк“ дал мне всего одну штучку, зато в „Дойче банке“ — сразу три. Правда, все они на разные фамилии, но ничего, пригодятся. Ну и последнее мое приобретение, от Волжско-Камского банка. Общий итог в одиннадцать штук. А неплохая коллекция собралась!»

Пополнив сладкой золотисто-топазовой жидкостью свой бокал, хозяин кабинета тут же его опять ополовинил, после чего разлиновал подходящий листочек на расходную и доходную части и принялся считать.

«Доходы среднемесячные: от ренты и лицензий — на семьсот тысяч, от предприятий — примерно столько же. И на счету компании накопилось миллиона этак три с половиной. Было больше, но пришлось потратиться на акции Товарищества Мальцевских заводов и вступительный взнос в З.И.Г. Ну и французские бумаги. Теперь смотрим расходы. Тиссену за его постоянную заботу и дружескую поддержку — аж пятнадцать миллионов рублей. И ведь все Августу мало, постоянно интересуется насчет новых заказов — как будто я деньги печатаю. Прорва ненасытная, блин. Далее, старине Фридриху Круппу, которому скоро исполнится аж тридцать восемь лет, — три с копейками, то есть три триста. Минимум столько же уйдет за океан брату моего стряпчего, и примерно шесть миллионов отпечатанных бумажек — „Строительной конторе Бари“, за качественное и очень быстрое исполнение всех моих пожеланий. Так, бумаги из „Лионского Кредита“ освоили. Что дальше? А дальше десять миллионов Геннадию Луневу в течение самое большее двух лет, а вернее, даже полутора. Значит — вынь да положи ему тысяч по семьсот в месяц. Ну, это нормально, тем более что на стартовый рывок уже есть. Полтора миллиона на покупку недвижимости в Москве — и личный счет в Русско-Азиатском опять станет пустым… Сто пятьдесят — двести тысяч ежемесячно на Лазорева, и небольшая поддержка научной мысли в России, особенно мыслей Менделеева и его учеников. Плюс небольшие инвестиции в свое дальневосточное поместье, и постоянные отчисления по лицензиям — не только мне платят, за кое-что и самому приходится раскошеливаться. Хм, получается, тысяч на двести пятьдесят — триста в месяц свободных денег я могу рассчитывать. Живем! Но не забываем о скромности, которая, как известно, очень украшает человека. А попутно — избавляет от множества проблем с завистниками. Так что показываем всем максимум сто пятьдесят тысяч официального ежемесячного дохода, а остальное скидываем в далекую Швейцарию. Ну что, вроде все?»

Александр собрал со стола чековые книжки, подхватил листочек со своими расчетами и, мурлыкая себе под нос невнятную мелодию, закинул все эти важные документы в маленький сейф. Захлопнул дверцу, неплохо притворяющуюся куском пола, проверил дверку большого и повернулся к окну. Хмыкнул, глянул на подарок Григория и досадливо вздохнул. Два часа ночи!

— М-да, как упоительны в России вечера…

ГЛАВА 4

Как ни старался Гурьян одеваться потеплее, да все же не уберегся и простыл — днем жарко было, вот и решил немного распахнуться и сбить шапку на затылок. И вроде бы мелочь пустяшная, а поди же ты, ему хватило — четвертый день еле-еле ноги таскает, от постели до нужника, да от нужника до теплой печки. Надо сказать, что еще с полгода назад он бы все равно ходил работать, несмотря на температуру и прочие радости-гадости, сопутствующие сильной простуде. Потому как хочешь не хочешь, а копейку в дом нести надо. Есть ведь требуется каждый день, и желательно больше одного раза. Вспомнив мать-покойницу, угасшую непонятно с чего три года назад, рано повзрослевший мужчина четырнадцати лет тихо вздохнул — какой он тогда счастливый да беззаботный был! От глубокого вздоха родился легкий кашель, и встрепенувшаяся сестренка тут же к нему подскочила. Легонько тронула старшего брата и заглянула в лицо с молчаливым вопросом — не надо ли чего?

— Пить дай.

Ополовинив небольшой ковшик, Гурьян невольно передернул плечами от пробившего его озноба. Поплотнее укутался в свое любимое старое одеяло, шитое еще матушкиными руками, перевернулся на другой бок и прикрыл глаза. Да, еще полгода назад!.. А вот с недавних пор он мог себе позволить побездельничать в постели недельку-другую, так как умудрился буквально на пустом месте найти дополнительный приработок. Всего-то и делов, что по сторонам поглядывать да что надо в память откладывать. Ну и братьев немного погонять для пользы дела, а денежка за это куда как увесистая капнула. Даже отец столько не зарабатывает, а вот он запросто! Малышню одели-обули во все новое (и себя тоже не забыл), кой-какой припас на зиму устроили, да и отложить немного удалось. И после всего этого — ну разве ж он не молодец? Тятя так и сказал при всех — мол, горжусь таким сыном, настоящим мужиком вырос!

За окошком внезапно раздался раскатистый рев, заставивший больного чуть ли не подпрыгнуть. А затем — страдальчески сморщиться и подтянуть одеяло повыше. Так, чтобы оно прикрывало уши и хотя бы немного заглушало громкие песни в очередной раз «принявшего пять капель» певца.

Вот всем хороша была их улица, и соседи подобрались очень даже ничего. Все, кроме одного — Фимка-амбал, зарабатывающий на жизнь катанием квадратного и перетаскиванием круглого (в составе крупной артели грузчиков, трудящихся исключительно на оружейной фабрике), страсть как любил по пьяному делу исполнить пару песен. Вернее сказать, пару десятков, причем во всю ширь и мощь своей далеко не маленькой глотки. Длился этот концерт, как правило, не больше часа-двух и в принципе был вполне терпимым — теми, кто жил двора этак за два-три от непризнанного певческого таланта. Да что там, настоящего талантища! Все же хайлать так громко и долго не каждому дано, а Фимка ни единого разу даже и не охрип, как бы об этом ни мечтали все его «благодарные» слушатели. Да. Так вот — те, кто имел несчастье наслаждаться оглушающими руладами в пределах саженей этак пяти-шести, на правах ближайших соседей «наслаждались» народным творчеством на всю катушку — вплоть до дребезжания стекол и подвывания расчувствовавшихся собак. Урезонить певца-любителя даже и не пытались, ибо при его внешних данных, более подходящих для совершения богатырских подвигов, любое махание руками было абсолютно бесперспективно.

— Быва-али дни веселыя, гуля-ал я молодец! Не зна-ал тоски-кручинушки, как вольный у-удале-эц!..

Даже засунув голову под подушку, Гурьян был вынужден наслаждаться ревом изрядно подвыпившего детины — для глубокого и сильного баса фабричного грузчика какая-то там кучка перьев, даже и обтянутая толстой ситцевой наволочкой, помехой не была. Если уж ему и стены не мешали… Тем удивительнее была резко наступившая тишина и покой — это оказалось настолько непривычно и так здорово, что даже кашель куда-то пропал. Следующей неожиданностью стал брат, вихрем ворвавшийся в дом и прямо с порога выпаливший:

— Гуря, там тебя ищут!

— Кто?

— Ну такой… Строгий такой, важный — как у Фимки спросил, где мы живем, так тот аж подавился. Потом тихо так ответил и сразу в дом — шмыг! Сам. Представляешь?!

Старшенький честно попытался это сделать, но так и не смог — попросту отказало воображение. Уж как только ни пытались усовестить, уговорить или даже заставить народного певца молчать, ничего не помогало — ни взывания к совести, ни просьбы, ни даже откровенный мат. Да что там ругань, даже тяжеленная оглобля по хребтине была бесполезна. Вообще все было бесполезно — любые крики и увещевания Ефим попросту пропускал мимо ушей, а деревянную анестезию надо было еще суметь применить. В смысле, остаться целым и невредимым после применения. Ухитрившись при этом не только подобраться поближе и от всей души приласкать непризнанное певческое дарование, но и вовремя удалиться, заботясь о собственном хорошем самочувствии.

Входная дверь снова знакомо скрипнула и впустила в горницу поток студеного воздуха вместе с запахом зимней свежести. А с ней на пороге объявился нежданный, но очень дорогой гость, поработавший заодно и быстродействующим лекарством — еще недавно покашливающий и мерзнущий, парень на диво быстро позабыл о своем плохом самочувствии. Полетело на подушку одеяло, руки словно сами собой чуток подтянули штаны, а пол обласкал ступни приятным холодком.