Промышленникъ - Алексей Кулаков

— Я… Я сейчас, вашсиясь!

Быстро прошлепав в дальний угол, Гурьян повозился там немного и так же торопливо вернулся обратно, неся на вытянутых руках маленький сверток. Повозился, пальцами и зубами развязывая тугие узелки, и, не раскрывая до конца, осторожно протянул вперед.

— Вот.

Небрежно приняв и взвесив на руке изрядно помятую и замусоленную стопку фотокарточек, работодатель довольно кивнул. Затем осмотрелся, неспешно расстегнул пальто, снял шапку и искоса глянул на притихших детей.

— Смотрю, тебе нездоровится?

— Да это я так, вашсиясь, ленюся помалёху.

— Понятно.

Гость жестом фокусника перекатил между пальцами серебряный рубль, убедился, что его все заметили, и легким движением кисти отправил металлический кругляш на колени к маленькой хозяйке.

— Неподалеку отсюда я заметил хлебную лавку. Наверняка там найдется что-то вкусное?..

Гурьян намек понял с первого раза:

— Ванька, Любка, ну-ка живой ногой, за сдобой к чаю!

Сестра быстро поставила чугунок с водой в печку и чуть замешкалась. С опаской поглядывая на молодого мужчину, бочком-бочком подобралась поближе к старшему брату, скорчила умильную рожицу и просительно заглянула в глаза. Шепнула что-то на ухо, еще раз, получила разрешающий кивок и уточнение:

— На всех.

Дождавшись, пока они останутся одни, фабрикант устроился поудобнее за низеньким массивным столом, выложил перед собой блокнот с ручкой и приготовился записывать.

— Знач, так! Вот этот вот, заходит на почту раз в четыре недели, выходит всегда с большим таким пакетом в руках. Потом пакет выбрасывает — я как-то подобрал, обычная бумага, без штемпелёв всяких. Этот вообще никуда не ходит, на работу да с работы. И этот тоже. А вот мордатый — раза три приходил к тому самому господину, за которым указано присматривать особо…

Когда вернулась нагруженная хлебобулочной продукцией малышня, старший брат как раз заканчивал жаловаться на последнюю фотокарточку, вернее, на того, кто на ней изображен:

— Каждый раз, как в тот дом идет, постоянно оглядывается. И выходит — тоже по улице глазами шарит, вот. А минут через пять после него дама выходит, красивая такая — и в другую сторону, причем еще улыбается так, по-доброму. Пока все.

Гость дописал последнюю строчку и застыл в легкой задумчивости, не обращая внимания на детей, осторожно выкладывающих на стол свою добычу. Большая связка баранок, троица витых калачей, опять связка, только уже золотисто-коричневых сушек. И диво дивное, до сего дня не гостившее на столе ни единого разу, — золотистый «кирпич» ситного хлеба.[6] Вкусного и при этом неимоверно дорогущего, особенно для простых работяг. Одно слово, господская еда… Отдельной горочкой лежали сладости, дюжина румяных булочек с изюмом — брат разрешил, если сдача останется.

— Ну что же, неплохо.

Гурьян тем временем сделал страшные глаза и цыкнул на сестру, вознамерившуюся на полном серьезе напоить известного на весь Сестрорецк фабриканта свежезаваренным иван-чаем.[7] Ну не дура ли? Впрочем, что с нее взять — малявка еще, соображения никакого. Все так же молчаливо выпроводив младших обратно на свежий воздух, парень кинул быстрый взгляд на своего работодателя и с облегчением вздохнул — тот медленно листал свой блокнот и, казалось, вообще не замечал никакой суеты вокруг себя.

— Добавить больше нечего?

Непроизвольно вздрогнув — до того неожиданно прозвучал вопрос, Гурьян энергично помотал головой из стороны в сторону, показывая, что выложил все без утайки и до самого что ни на есть донышка.

— Отец у тебя на Сестрорецком казенном работает? О твоем приработке знает?

Не удивившись такой осведомленности (а также тому, что фабрикант не спрашивает, где мать), подросток тихо ответил:

— Да, на нем. Нет, не знает — я ж никому, как вы и сказали!.. Правда, батя меня порасспрашивал малость, так я ему все, как и положено, — мол, так и так, хорошее место нашел, часто важные господа с фабрики ходят. И денег всех не показывал.

Непонятно чему улыбнувшись, мужчина продолжил:

— Молодец. Теперь: зачем и почему именно я приходил к тебе.

Одновременно со словами работодатель достал небольшую картонку и стал что-то писать на ее обороте.

— Осенью ты занимался своей работой и во время нее нечаянно подслушал мой разговор с господином Долгиным. Я говорил о том, что в фабричную школу можно принимать детей и со стороны. А недавно ты набрался смелости, дождался, пока я к тебе подойду почистить обувь, и похлопотал за своих младшеньких — в ответ я обещал подумать. Запомнил? Мне стало интересно, и я сам тебя нашел, чтобы дать ответ. Все. Запомни, как «Отче наш», и остальным то же самое говори — понятно?

— Как не понять, вашсиятство! Только все одно, как-то оно не очень. Ну, история эта. Кто я и кто вы, чтобы вам самому до меня ходить…

Гурьян стремительно постигал азы конспирации. И даже, удивляясь самому себе, рисковал высказать свое сомнение вслух, но уж больно легко было говорить правду своему работодателю. Да и вообще, разговор с ним был очень необычен — несусветный богач, да к тому же и самый настоящий аристократ, а совершенно не кичился своим высоким положением.

— Я перед тобой два дома посетил, а после тебя еще в три зайду — лично приглашаю отдать детей в свою школу. Так что можешь собой гордиться, из-за тебя целый князь полдня ноги утруждает.

Легкая усмешка и подмигивание помогли юному труженику обувной щетки задать очень важный для себя вопрос:

— А насчет учебы — это оно и вправду можно?

— Вот моя визитка.

Перед князем на стол легла та самая картонка, на обороте которой он только что черкался. А чтобы она не испачкалась, он под нее подложил небольшую стопочку канареечно-желтых рублевых банкнот, слегка разбавленную зелеными трешками.

— С ней твой отец пойдет к управляющему школой, а уж тот все и устроит. Кстати, сколько из вашей семьи учеников выйдет?

Гурьян с некоторым усилием отвел глаза от денег, поморгал, переваривая вопрос, и быстрой скороговоркой перечислил имена трех братьев и сестры.

— Значит, всего пятеро. И еще. Если у тебя есть знакомые твоего возраста, желающие поучиться в фабричной школе вместе с тобой, смело приглашай.

Аристократ замолчал, с минуту побарабанил пальцами по столу и сменил тему:

— Тебе нравится твоя работа?

— Да, вашсиятсво!

— Гм, я имел в виду твою колодку для чистки обуви.

Четырнадцатилетний мужчина слегка удивился и честно ответил:

— Поперва было не очень, потом привык.

— Как смотришь на то, чтобы работать только у меня? Понятно, можешь не отвечать.

Отвечая на немой вопрос, фабрикант улыбнулся краешком губ.

— У тебя на лице все написано. Вот тебе еще одна визитка.

Поверх первой картонки на стол легла вторая, с непонятным значком на обороте.

— Где фабричное начальство живет, знаешь?

— Ну дак!

Красивые двухэтажные коттеджи из ярко-красного и светло-желтого кирпича уже давно образовали этакий «поселок в поселке». Вот только была одна тонкость — видеть-то их видели все, да в основном издали. Так как подойти поближе и полюбоваться не давали бдительные и неимоверно злющие сторожа.

— Приходи дня через… Хотя нет, не годится. Тогда так — дом купца Епифанова, квартира семь, вечер этой субботы. И еще раз: обо всем касательно наших с тобой дел — молчок. Для отца и всех остальных — ты учишься при фабрике, я изредка к тебе благоволю и попечительствую. Понял? Ладно, на этом пока все.

Дорогой (в самом лучшем смысле этого слова) гость встал, немного потянулся и принялся неспешно одеваться. Пожелав напоследок больше здоровья и поменьше болезней, он совсем уже шагнул за порог, как Гурьян вспомнил кое-что важное:

— Вашсиятство! А к тому самому господину еще иногда и барышня одна захаживат. Из простых, но одета хорошо. За ней тоже пригляд нужен или как?

Пальто вернулось обратно на лавку, а его хозяин медленно присел рядом с ним.

— А расскажи-ка ты мне, какая она из себя?..

Фабрикант как раз закончил раскладывать своеобразный пасьянс из растрепанных фотокарточек, как порог его кабинета перешагнул прямо-таки пышущий отборнейшим негативом главный инспектор условий труда.

— И что, ему все сойдет с рук?! Этому!.. Ворюге и мошеннику?!!

— Во-первых, здравствуй. Во-вторых, ты сейчас о ком?

Долгин так и застыл с открытым ртом. Медленно выдохнул, подошел поближе и, уже спокойным голосом поприветствовав начальника, повторил:

— О купце Солодовникове.

— Аристарх Петрович, что ли, рассказал?

Не так давно к нескольким учителям Григория добавился еще один — начальник отдела аудита, господин Горенин. Натаскивал он бывшего унтера исключительно по своему профилю, вернее, даже не натаскивал, а так, проводил обычнейший ликбез. А вот своего непосредственного работодателя знакомил с миром экономических преступлений по полной программе — и надо сказать, сильно удивлялся скорости освоения материала.