Жар-птица. Свирель славянина - Константин Бальмонт

Ты качала, в столетьях, мятежников, нас.

Ты, царица всех рек, полновластно красива,

Как красив, ставший звучною былью, разбой,

Как красива гроза в высоте голубой.

Но желанней мне кротко-шуршащая желтая нива

Над родною Владимирской тихой рекою Окой.

И да памятно будет,

Что над этой рекою рожден был любимец веков,

Кто в былинных сердцах — и еще — много песен

                                   пробудит,

Сильный, силы не раб, исполинский

                            смиренник лесов.

Тот прекрасный меж витязей всех, богатырь

                               справедливый,

Кто один не кичился могучею силой своей,

И на подвиги вскормленный скудною нивой,

Был за тех, чья судьба — ждать и ждать хлебоносных

                                           стеблей.

Как заманчив он был, когда с сильным и наглым

                                         схватился,

И, его не убив, наглеца лишь взметнул в вышину,

И упавшего сам подхватил, чтобы тот не убился,

Но вперед научился не силу лишь ведать одну.

Как заманчив он был и другой, Соловья победитель,

Разметавши надменных с их Киевской гриднею той,

Кроткий, мог он восстать, как разгневанный мечущий

                                           мститель,

Мог быть тихой рекой, и разливной рекою Окой.

И заманчив он был, как, прощаясь с родною

                                              рекою,

Корку черного хлеба пустил он по водам ее,

И вскочил на коня, в три прыжка был он

                                      с жизнью иною,

Но в нарядностях дней не забыл назначенье свое.

ХВАЛА ИЛЬЕ МУРОМЦУ

Спавший тридцать лет Илья,

     Вставший в миг один,

Тайновидец бытия,

     Русский исполин.

Гении долгих вещих снов,

     Потерявших счет,

Наших Муромских лесов,

     Топей и болот.

Гений пашни, что мертва

     В долгой цепи дней,

Но по слову вдруг жива

      От любви лучей.

Гений серой нищеты,

     Что безгласно ждет,

До назначенной черты,

     Рвущей твердый лед.

Гений таинства души,

     Что мертва на взгляд,

Но в таинственной тиши

     Схоронила клад.

Спавший тридцать лет Илья

     Был без рук, без ног,

Шевельнувшись, как змея,

     Вдруг быть сильным мог.

Нищий нищего будил,

     Мужика мужик,

Чарой слабому дал сил,

     Развязал язык.

Был раздвинут мощный круг

     Пред лицом калек,

Великан проснулся вдруг,

     Гордый человек.

Если б к небу от земли

     Столб с кольцом воткнуть,

Эти руки бы могли

     Мир перевернуть.

Будь от неба до земли

     Столб с златым кольцом,

По иному бы цвели

     Здесь цветы кругом.

Спавший тридцать лет Илья,

     Ты поныне жив,

Это молодость твоя

     В шелестеньи нив.

Это Муромский твой ум,

     В час когда в лесах

Будят бури долгий шум,

     Говорят в громах.

Между всеми ты один

     Не склонил лица,

Полновольный исполин,

     Смелый до конца.

До конца ли? Без конца.

     Ибо ты — всегда.

От прекрасного лица

     Вот и здесь звезда.

Вознесенный глубиной,

     И вознесший — лик,

Мой Владимирец родной,

     Муромский мужик.

ОТШЕСТВИЕ МУРОМЦА

Муромец Русскую землю прошел,

Ветер идет так смарагдами бора,

Видел бесчисленность градов и сел,

     Обнял их ласкою взора.

Жизнь он прошел из предела в предел,

Видел могучих, и видел бессильных,

Много безвестного он подглядел,

     В мире, на торжищах пыльных

Муромец силу свою развернул,

Попил довольно с хмельною он голью,

В думах притихших расслышал он гул,

     Тесных бросал он к раздолью.

Всех он сермяжных в пути защитил,

Важных смириться он властно заставил,

Дикую схватку враждующих сил

    Он к равновесью направил.

Дух свои предавши Полярной Звезде,

Той, что в сказаньях зовется Судьбою,

Был предрешенно он верным везде,

     Брал недоступность без бою.

Муромец полюс и полюс узнал.

Будет Пришел к Океану морскому

Сокол-корабль колыхался там, ал,—

     Смелый промолвил: «К другому»

Сел на червленый корабль, и ушел

Прочь от пройденной земли, не жалея

Гнался за Соколом Сизый-Орел,

     Сокол Орла был быстрее

Где он? Доныне ль в неузнанном Там?

Синею бездной, как в люльке, качаем?

Снова ль придет неожиданно к нaм?

     Песня гадает. Не знаем.

ЦЕЛЕБНАЯ КРИНИЦА

Конь Ильи копытом звонким бьет, рождается

                                       криница,

Ключ лесной освободился из подземного жерла.

Сам Илья в тот миг стремился, улетал

                           в простор как птица,

А целебная криница до сих пор в лесах светла.

Он летел, не размышляя о зиждительности бега,

Без мышленья сердцем зная, как Свобода хороша.

И доныне среброводна освежительная нега,

И пост хрустальность в чащах Приходи испить,

                                          душа.

КАПЛЯ КРОВИ

Красавица склонилась,

     Шумит веретено.

Вещанье совершилось,

     Уж Ночь глядит в окно.

Светлянка укололась,

     И приговор свершен.

Красив застывший волос,

     Красив глубокий сон.

От одного укола,

     Как будто навсегда,

Кругом заснули села,

     Притихли города.

Притихли и застыли,

     И все слилось в одно.

Везде, в безгласной были,

     Глядится Ночь в окно.

Всем миром овладела

     Ночная тишина.

И как немое тело,

     Глядит на мир Луна.

Красавица склонилась,

     Молчит веретено.

Решенье совершилось,

     Так было суждено.

Но капля в ранке малой,

     Сверкнув огнем во мглу,

Как цвет упала алый,

     И светит на полу.

И нежный свет не тает,

     Алеет все сильней.

Шиповник расцветает,

     Весь в призраках огней.

Как куст он встал вкруг злого

     Того веретена.

В молчаньи сна ночного

     Разросся до окна.

Сияя алым цветом,

     Растет он как пожар.

И в мире, мглой одетом,

     Слабеют ковы чар.

Сперва цветы проснулись,

     Пошел в деревьях гул.

И дети улыбнулись,

     Святой старик вздохнул.

И лебеди запели

     На зеркале озер.

Всемирной колыбели

     Вдруг ожил весь простор.

И вот, на счастье наше,

      Глядится День в окно.

Еще Светлянка краше,

      Шумит веретено.

ПЕРЕД ЦВЕТНЫМ ОКОНЦЕМ

На море Океане есть остров Красота,

Сидят в резной избушке три дочери Христа.

Перед цветным оконцем шьют молча три сестры.

Гора там есть, и остры уступы у горы.

И если кто восхочет к заманчивой черте,

Он больно режет ноги в той вольной высоте.

Не смотрят — видят сестры, и старшая сестра

Берет иглу булатну, и говорит: «Пора».

Берет иглу булатну, нить шелкову притом,

И вышивает гору на Море голубом.

Потом сестре середней передает тот плат,

Встает на нем дорога: пойдешь — нельзя назад.

И плат берет узорный тут младшая сестра,

И алым расцветает узором вся гора.

В те самые минутки как расцветает плат,

У путника на высях светло глаза горят.

От ран ему не больно, не льется больше кровь,

А брызнет, так немедля в цветках зажжется вновь.

И год идет за годом, и ропщет Океан,

Но остров тот не гибнет, с богатством горних

                                           стран.

И с самого рассвета до поздней до поры,

Перед цветным оконцем шьют молча три сестры.

ОГНЕННОЙ РЕКОЮ

Из Арабских дальних стран

К нам придя в своем скитаньи,

Руссов древних Ибн-Фоцлан

Вопрошал о сожиганьи.

Почему, когда простор

Здешней жизни Руссом смерян,

Труп кладут они в костер,

В огнь, что силой достоверен?

Потому, гласил ответ,