В тот главный миг - Юлий Файбышенко

Канавщики сидели на спальниках. Шумов что-то зашивал. Чалдон смолил самокрутку. Седой и Колесников беседовали. Санька в углу опустил голову на руки, Алеха-возчик копошился в своем «сидоре». Альбина бледная, но спокойная встретила вошедших прямым, как выстрел, взглядом и отвела глаза. У самой стенки лежал, глядя вверх, Порхов, неподалеку от него по-татарски примостился Нерубайлов.

— Здорово, ребята,— сказал Хорь, подвигая себе чурбак и садясь.

Лепехин сгорбился рядом, опираясь грудью на карабин. Канавщики сидели в прежних позах, никто не ответил ему.

— Еще раз попробуем,— сказал он весело, но начиная закипать:

— Здорово, ребятки!

— Здоров, однако, коли не шутишь,— сказал Чалдон, глядя на него в упор.

— Я ведь к вам по делу, ребятки,— опять заулыбался Хорь.— Пришел политинформацию делать.

Седой, переглянувшись с Колесниковым, покачал головой. Алеха-возчик вдруг хихикнул. Это ободрило Хоря.

— Чтоб все ясно было: мы тут устроили небольшой бунт. Вез этого никак нельзя, пусть простит бывшее начальство..

— Почему оно бывшее? — спросил Чалдон.

— Потому как власть переменилась,— пояснил Хорь, не обижаясь.— Хотели мы немного подождать, да один больно ретивый попался...— Он помолчал, оглядывая всех. «Говорить или не говорить о завхозе? Пока, пожалуй, не надо».— Мы, кореша, народ веселый, сидели за колючкой, не нравилось нам там. Порешили положение это переменить. И переменили. Хотели в партию вписаться, да потом тихо-мирно исчезнуть, да начальство попалось уж больно строгое, чуть было на тот свет не отправило. Решили мы действовать: и себя выручить, и вас!

— От чего ж ты нас-то выручил, однако? — спросил Чалдон,— От получки, что ли?

Санька хихикнул, Нерубайлов громко и демонстративно рассмеялся.

Хорь нахмурился.

— Хмырь вот этот,— он ткнул рукой в сторону Порхова,— вас чуть не на верную гибель вел. А вы, как собаки, по его следу бежали... Мы это дело поломали. Теперь с нами пойдете.

— Государственный переворот,— с интересом посмотрел на Хоря Седой.

— Полная революция,— подтвердил Хорь,— теперь других будете слушаться...

— Это кого же? — спросил Нерубайлов.

— Нас,— сказал, стервенея, Хорь.— И ты, серая твоя душа, гляди у меня. Будешь передо мной на цыпочках ходить, я тебе, может, и прощу, а нет — разговор короткий. Вон Лепехин это дело хорошо умеет. Завхоз у вас бойкий был, пришлось в бессрочную командировку отправить.— Хорь оглядел всех.  Альбина смотрела с вызовом, Чалдон, прищурившись, Нерубайлов, усмехаясь. Алеха-возчик все еще рылся в своем мешке. Санька весь дрожал от ненависти и тянулся к нему взглядом, словно прицеливался. «Этого пацана надо сторожить покрепче»,— отметил Хорь. Порхов, как и раньше, смотрел вверх, Шумов — шил.

— Я, кореша, оратор плохой,— сказал он, вставая.— Но без лишних слов упреждаю: какой шухер или побег — пришить нам не впервой. Так что — дело ваше, выбирайте.

— Собирай пожитки! — скомандовал Лепехин.— Убирай палатки! Двадцать минут на сборы.

Хорь подошел к лошадям, выбрал себе порховского Вороного, погладил по храпу, лошадь отдернула морду. Он усмехнулся. Не признает. Ничего, признает. Он потянул ее за повод, поставил ногу на стремя и сел в седло. Он сидел высоко над землей и смотрел, как медленно движутся люди, жизнь которых Зависела теперь от него. Он думал о том, что судьба — индейка, никогда не найдешь концов. А кто знает, может быть, он, Хорь, блатной, законник, известный бандит, по милицейским досье, рожден был для власти я почета? Если так, то эта минута наступила.

После недолгих переговоров Алеха-возчик согласился вывести их к Охотке. Он шел впереди, направляя лошадей, к нему был приставлен Актер. За ними, горбясь под своими мешками, брели остальные. Лопаты и кайла у них были отобраны и навьючены на лошадей. Позади всех ехал Хорь. Лепехин и Глист контролировали всю колонну. Хорь видел, что даже угрюмому Лепехину нравится его новая роль. Арестант всегда мечтает быть тюремщиком, каторжник — конвойным. Люди брели медленно, переговаривались, оглядываясь, и это в глубине души возмущало Хоря.

Но путь предстоял долгий, и он не хотел терять привычных отношений с канавщиками, однако зорко следил за тем, кто с кем и как разговаривает. Он знал, что попытки возмущения будут, и готовился их пресечь в зародыше. Главной опасностью было, конечно, бывшее начальство. От него можно ждать чего угодно. Но пока Порхов брел последним, низко склонив под тяжестью вещмешка голову, Альбина шла в середине цепочки, ни тот, ни другая никого ни на что не подстрекали. Хорь уже решил, как поступить с ними, и сейчас выжидал только случая.

...Впереди внезапно остановился, поджидая его, Седой, Хорь сунул руку в карман. Этот едва ли способен на что решительное, но все-таки.

Соловово дождался его и пошел рядом с лошадью.

— Скажите, вы к границе?

— А ты что в Китае потерял? — спросил, усмехаясь, Хорь.— Тут, что ли, надоело?

— А вы точно — в Китай?

Он погнал лошадь, не отвечая. Позади слышно было, как возмутился Колесников:

— Викентьич, с ума сошел? Неужели — предатель? А я-то с тобой!..

Успокаивая, зажурчал голос Соловово.

«Седой нам, видно, не враг»,— размышлял Хорь, покачиваясь в седле.

— Привал, что ли, Хорь? — спросил подъехавший Лепехин.— Надо кашевара назначить. Он усмехнулся: — Может, Порхова?

Хорь захохотал. Унизить бывшее начальство — благое дело, но варить он наверняка не умеет, а жрать надо всем. Кашевар должен быть понятливым мужиком и работать с охоткой.

— Федор,— крикнул он Шумову, устроившемуся у костра.— Кашеваром будешь. Лепехин тебе сейчас твои запасы покажет. Еще нам караульные нужны.— Он прошелся по траве, с удовольствием ощущая себя вершителем чужих судеб, повернулся к Лепехину.— Насчет чего-чего, а насчет охраны у тебя черепок варит.

— Начальник конвоя,— усмехнулся Лепехин, и Хорь понял, что тому тоже нравится его новая роль.— Айда к огню. Послушаем, что треплют.

У костра ораторствовал Глист.

— Хорь — битый. Все знает. Четверых корешей выпускали. Отбили они срок по тем же делам. Хорь им и сказал, чтоб нанялись в партию. Они и нанялись. А тут Пашка выходит. Шестерка известная, весь лагерь его знал. За марафет в полынью кинется, глаз кому хошь вырвет. Хорь и сказал ему, чтоб ждал нас тоже. Бежали мы. Пошли тайгой. Усть-Юган — он на северо-востоке, там нас меньше ждали, да идти-то семьдесят километров. Успели за день. Как раз в лагере начальство паникует, а мы здесь уже. И все точно подгадано, партия или нонче, или завтра выйдет. Нашли Пашку, потрясли его, он и замолвил словечко перед братом, «ксиву» нам четверо те передали, а сами смотались. Так и попали к вам в кореша, то-то небось довольны.— Глист расхохотался, оглядывая всех близко поставленными глазами.— Ловко, а?

— Ловко,— задумчиво сказал Чалдон,— ловко, паря, это точно.— Остальные молчали. Хорь оглядел сумрачные лица и увидел, что на запястье руки Порхова блеснули часы. Он встал и движением головы позвал за собой Лепехина. Тот пошел за ним не очень охотно. «Ничего, и тебя выучим»,— думал Хорь, направляясь к костру.

— Карабин приготовь,— сказал он Аметистову, играя пистолетом.— Как бы чего не вышло.

Лепехин остановился позади Порхова. Тот сидел, обхватив руками плечи, глядя на огонь, сидел отдельно от всех остальных, и это нравилось Хорю. Никто не заговаривал с бывшим начальником, даже его жена. И тот, видно, не очень стремился с кем-нибудь общаться.

— Эй, начальник! — обратился к Порхову Лепехин.— Дай-ка мне твои часики!

— Часы тебе? — зло спросил Порхов, глядя на Лепехина. Отстегнул ремень и снял часы.— На, возьми! — Он швырнул часы на траву и тут же ударил по ним каблуком. Раздался хруст. Лепехин рванулся и ударил Порхова по лицу, потом прикладом карабина по голове и, когда тот упал, начал избивать его ногами.

— Сволочь! — вскочил Санька. Глаза его слепила ненависть, приподнялся и Нерубайлов. Чалдон и Колесников встали, как один.

— Сесть! — крикнул Хорь и выстрелил в воздух.— Брось его, Лепехин!

Под дулами карабинов все сели. Один Санька, глухо ворча, стоял и с вызовом глядел на Лепехина. Чалдон и Колесников рывком посадили забившуюся в их руках Альбину. Порхов катался по земле. Лепехин подошел, держа карабин под мышкой,

ГЛИСТ

— Кто не будет подчиняться, из того котлету сделаю,— обводя всех глазами, заявил Лепехин,— бабу амнистирую, можешь подобрать своего благоверного.

Через час все опять шагали по тайге. Канавщики брели, опустив головы. Никто ни с кем не разговаривал...

— Ведь если сказать, как мы из лагеря сбежали — кино! Чистое кино! И все спасибо Хорю. Он — голова,— разливался у костра Глист, польщенный всеобщим вниманием.— Деньги по баракам собрали. Месяц не стриглись. На воле нам паспорта добыли. Значит, надо нам было двадцатого быть в Усть-Югане, оттудова партия шла. Девятнадцатого сменили мы ребят на складе, Лепехина и Хоря заложили в кузове дровами, мы с Актером в машину. Дрова везли к домам начальства километров десять. Там зона кончается. Шофер пропуск предъявил у КПП, мы выехали. Номера на наших телогрейках были чужие — двух бытовиков расконвоированных сменили, с них фуфайки сняли. Шофер молчит; ему что, больше всех надо? Доехали до домов, дрова сгрузили как надо, потом в машину, и айда!