Колдунья - Сьюзен Флетчер

То была суровая зима, с лютыми морозами. Старик Бин ушел охотиться на фазанов и как в воду канул. Кора знала, что в стужу появляются болотники. Они приходили за едой и дровами, а один шотландец с желтой бородой украл двух коров, собаку и поцелуй молочницы. Кора была рада. Все взоры вновь обратились на север, и никто не глядел на ее живот, наливавшийся, будто спелая ежевика.

О да, ей нравились болотники! Она злорадно сжимала кулаки, когда слышала, как звенят копыта их коней на морозе — цок-цок, цок-цок. Она любила безлунные ночи, когда появлялись эти люди, любила чад их факелов. А в канун Рождества, когда они мчались к Хексему с высоко поднятыми тесаками, моя мать выскочила во внутренний двор. Она ревела на два голоса. От нее шел пар, и я выпала на лед.

«Ведьма», — назвала она меня, потому что знала, что это слово будет неразлучно со мной всю жизнь.

Потом она прижала меня к груди и поцеловала. И сказала: «Но твое настоящее имя — Корраг».

Такой была я. Таким было начало моей жизни.

Я месяцами жила на лежалой рыбе и кислом молоке. Если я плакала, мать клала меня среди тростников, и я засыпала, — может, меня успокаивал шелест ветра или влажный воздух. Она называла меня привиденьицем из-за моих больших светлых глаз. Я училась ползать в весеннем ильмовом лесу. Училась ходить следующим летом около вишневого дерева. Став постарше, садилась на бревно около церкви и скакала на нем — мой мокрый деревянный конь. Прилаживала плющ вместо поводьев и укладывала на колоду седло из листьев.

Осень была щедра на грибы. Мать показывала мне их, как и травы. «Этот от болезни. Этот выводит яды. А эти… — говорила она, крутя ножкой гриба перед моими глазами, — эти на ужин! Бежим домой и приготовим их». И мы мчались, а наши волосы развевались на ветру.

Но все-таки зимы были лучше всего.

А они в Торнибёрнбэнке были свирепыми. Утка вмерзла в лед на ручье — она крякала, пока не пришла лиса и не оставила во льду только ее перепончатые лапы. Мы с Корой любили грызть сосульки. По мельничной запруде можно было ходить пешком, а однажды дерево рухнуло под весом снега и придавило корову — людям пришлось выкапывать ее лопатами и руками. Всю ночь они трудились, а корова мычала так сердито, что никто не слышал, как болотники выводили лошадей из кузницы. Еще как-то раз зимой появился деревянный ящик, его не закопали под тисом, потому что земля была слишком мерзлой, твердой как железо. Ящик разломали собаки и вороны, они чуют мясо. Бедная вдова Финтон! Но она была уже мертва и ничего не почувствовала. Все живое должно есть.

Я видела потом воронов на площади Хексема.

Это было в тот день, когда болотников повесили за шею.

Их было пятеро. Мне было около двенадцати лет, когда Кора подошла ко мне с горящими глазами и сказала: «Это плохо. Очень плохо…» Она имела в виду, плохо для нас — но не настолько плохо, чтобы мы не отправились туда. Она завязала мой плащ, и мы побрели в город по снегу. Что за шум там стоял! На площади собралось больше народу, чем когда приезжает судья или открывается рождественский базар. Люди судачили и глумились. Я вскарабкалась на бочку, чтобы разглядеть то, на что все смотрели, то, что называется эшафотом. Пять веревок с аккуратными петлями. Я оцепенела от холода, какого не ощущала в самую лютую метель. А ворон смеялся над людьми, которые со связанными за спиной руками стояли каждый рядом со своей веревкой. Я подумала: «Это болотники?» Обычные люди со шрамами и грустными глазами. Там был тот самый, с желтой бородой. Он видел воронов, как и я, — они устроились на виселице, словно на насесте, и чистили перья. Мне было так жаль его. Я даже как будто слышала его бешено колотящееся сердце, частое дыхание. Толпа разразилась радостными криками, когда на шею болотников накинули веревку. Бах! — открылся люк, бах! — открылся следующий, бах! Бах! — и вот уже остался лишь один рыдающий болотник. «Простите мои грехи!» — молил он о милосердии, сотрясаясь от рыданий. Возможно, люк был закрыт на задвижку или смерзся от холода. Я не знаю почему, но он не открылся, и того, кто остался в живых, оттащили к люку, под которым уже висел болотник. Сняли мертвого и подвесили живого, вновь использовав ту же веревку.

«Людям нужен враг».

Кора часто это бормотала. Еще она сказала: «Я должна была понять… Ты ведь видела летучих мышей? Видела, Корраг? Они все исчезли…» Они улетели прочь за день до того. Устремились вон из-под моста на своих кожаных крыльях и не вернулись — Кора сказала, что звери так поступают, когда чуют смерть. Они ощущают ее приближение, как погоду. Они чувствуют беду своими крыльями, лапками, копытами — и спасаются бегством.

«Враг…» — сказала она.

Кора в тот вечер бросила кости перед очагом. Рвала травы, так что в нашем домике запахло зеленью. Я знала, что беспокоит ее. Сколько себя помню, она напевала: «Пусть они нападут!» Но они больше не нападут, потому что, окостеневшие, болтаются на ветру и вороны клюют их тела.

Позже Кора упала на пол, у нее выгнулась спина. Так к ней приходил дар предвиденья — дар, которого не было у меня. Я знала, что нужно быть рядом с ней и гладить ее по голове, пока это не пройдет.

Потом она села и прошептала: «У меня шея висельника?»

Было поздно. Я уже засыпала, и она странно посмотрела на меня; показалось, в ее глазах был страх. Она поправила густые черные волосы и спросила: «Это так? Скажи правду».

Я всегда говорила правду. А потому в ночь, когда молчала сова, молчал замерзший ручей и лишь огонь в очаге нарушал тишину потрескиванием, я сказала ей правду. Которую она уже знала.

Красивая шея, да — но она создана для виселицы.

Пришла весна. Она была наполнена шумом ручья, разлившегося от талого снега. На заболоченном лугу к солнцу тянулся клевер, который делал молоко сладким, а скот тучным. Именно тогда я схватила нож и убила поросенка — ужасный поступок. Наверное, я была охвачена весенним безумием или все еще переживала смерть болотников. Не знаю. Но Кора разозлилась. Она сказала: «Зачем убивать весной, если мы продержали его всю зиму, ты дурочка, что ли?» Мясо не лезло в меня. Бедный поросенок!

Полная стыда, я убежала. Весь день пряталась в ильмовом лесу, сжавшись в комок у поваленного дерева, а когда пошла в сумерках домой, не заметила корень под ногами и упала. Плечо отчетливо щелкнуло. А потом появилась боль, острая, горячая боль, так что я приковыляла к Коре с сильно искалеченной правой рукой — плечо было вывернуто вверх и наружу. Я стонала на ходу. «Это месть поросенка», — сказала Кора холодно и нажала на кость, вставив ее на место. Еще один щелчок. Сверху она приложила душицу, авось поможет.