Колдунья - Сьюзен Флетчер

Какая причудливая выдалась зима! Я буду несказанно рад пришествию весны.

Любовь моя, похоже, из-за этой истории и из-за того, что снег растает не быстро, я могу задержаться в Инверэри дольше, чем предполагал. Возможно, на пару недель. Поэтому, если ты найдешь время послать коротенькое письмецо, оно застанет меня здесь. Мне будет так радостно получить от тебя несколько слов. Как же мне хочется быть поближе к тебе, но, увы, большего нам не дано.

Глава 2

I

Еще его называют цветком ветра, — говорят, его цветы открываются, только когда дует ветер.

Какие слова вы хотели бы услышать? У меня их так много. Как ночное небо полно звезд, так мой разум освещается словами. Я не могла уснуть этой ночью из-за того, что думала. Лежала на соломенной постели и думала: «С чего начать мою историю? Как?»

Я могла бы рассказать о самой ночи убийства — как бежала, задыхаясь, от Инверлохи под снегопадом. Или о том, что озеро было темным ото льда. Или о поцелуе Аласдера, о том, как мои губы коснулись его губ.

Или еще раньше?

Обратиться к тому, что было до случившегося в долине? К моей жизни в Англии?

Я начну оттуда. С деревни, где цвел клевер, с блестящих черных волос моей матери. Будет правильно, если я начну с раннего детства, ведь как я могу рассказывать о главном тому, кто совсем не знает меня? Кто я? Вы думаете, я маленькая вонючая негодяйка. И в моей груди нет сердца.

Да, я могу подождать немного.

Перо, чернила, ваша священная книга.

Это гусиное перо? Очень длинное и белое. Я видела гусей, летящих в сумерках, и слышала их крики, и это были хорошие дни. Осенние дни в Англии. Куда летели те гуси? Мне так и не довелось узнать. Но иногда оброненное кем-то из них перо опускалось на поле, мы с Корой находили его и приносили домой. Она не умела писать, но перья ей нравились.

«Такие белые и длинные…» — шептала она, дотрагиваясь до них.

Как ваше перо.

И еще столик, который раскладывается?

Вы так много принесли в своей кожаной сумке.

Говорят, сэр, что ведьмы вообще не рождаются.

Я слышала много лжи — будто бы их матерями становятся кошки. Или коровы, которые вышвыривают из себя сгусток прокисшего молока, и тот принимает человеческую форму. Торговка рыбой как-то похвасталась, что вывелась из рыбьей икры, но это все пустая болтовня — она слишком любила виски. Потом еще Тотиак. Она клялась, что выросла, как зуб на челюсти, на скале острова Малл, — и вроде бы даже сама в это верила. А я не верила. Ведь она питала страсть к белене, как и Гормхул. Такая же одержимая. Они улыбались, когда слышали о затонувшей лодке, и я спрашивала: «Почему? Это же ужасно! Лодка ушла под воду вместе со всеми людьми…»

Но улыбались они, наверное, тому, что познали за долгие годы. Познали утрату и скорбь.

Зуб? На скале?

Только не я.

У меня была мать. Настоящая человеческая мать.

Она была не похожа ни на кого. Ее ресницы касались скул. Смех звучал как частые вскрики птицы, почувствовавшей приближение лисы. Она носила кроваво-красную юбку, — я думаю, именно из-за цвета; когда умер наш поросенок, его кровь на алой ткани была совсем незаметна. Так же, как ягодный сок и вообще любая грязь. Когда она крутилась на носочках, ее юбки поднимались как крылья — будто она могла улететь далеко-далеко. Кора пила утреннюю росу, как кошка. Она шуршала собранными травами и предсказывала будущее, и большинство мужчин оглядывались, когда она проходила мимо, и улыбались. В нее был влюблен кузнец. Мальчишка, ученик пекаря, ходил за ней по пятам, след в след. А мистер Фозерс ненавидел ее, но я не хочу пока о нем говорить.

«В ней что-то было» — вот что о ней сказали. Я называю это волшебством и бесстрашием. Но некоторые люди боятся подобного.

Кора… Вся Северная Англия знала это имя. Я убежала, будучи еще совсем ребенком, и месяцами потом слышала сплетни о красавице, что живет в приграничной стране и носит красную юбку. Как она остановила церковные часы, лишь указав на них, или как сбрасывала перья в фазаний сезон. Это была она. Я знала это. Неправда, конечно, — где это видано, чтобы человек линял перьями? Но люди всегда плетут небылицы о тех, кто не похож на них, кто живет другой, возможно светлой и вольной, жизнью.

Кора зачаровывала и ловила в свои сети… Она привлекала мужчин красотой тела, а природу — красотой души. И она привлекла и свою смерть в конечном итоге; последнее, что я о ней слышала, — это как ветер подхватил ее юбки на помосте, как она взмыла и полетела, круг за кругом.

Она тоже была рождена человеком. Ее матерью была не мечущая икру рыба, а набожная женщина с рубинами в ушах и жуткими руками. В момент рождения Коры в дом ударила молния, и тот загорелся, и руки ее матери обуглились, когда она толкала дверь, чтобы спастись бегством. «Бедовое дитя». Кора передвигалась по-паучьи. Не ползала, как другие дети, а карабкалась, и казалось, что она состоит лишь из глаз и ног. Однажды на воскресной службе она ползала в церкви и исцарапала ногтями церковную скамью — следы получились похожими на перевернутый крест. «Знак! — кричали прихожане. — Сатанинский знак!» Их охватил азарт охотников на ведьм, и они привязали мою бабушку к дакинг-стулу. «Ты прелюбодействовала, — обвиняли ее, — с тем парнем». Они боялись назвать его имя, но в то же время не боялись совершить убийство. Они сказали, что ее руки похожи на крючья и это тоже знак. «Доказательство твоего греха!» — кричали они.

Была ли у нее надежда? Никакой. Мою бабушку, которая всю жизнь была набожной, поволокли к страшному пруду за городом. Дед пытался ее спасти. Но как ее спасти, когда кругом вопят «ведьма»? Он стоял и рыдал, пока ее раздевали. Он кричал: «Я люблю свою жену!» — когда она осталась в одной рубашке, а она отвечала: «И я очень люблю своего мужа». Но они все-таки привязали ее запястья к лодыжкам, так что подбородок коснулся коленей, и швырнули в пруд. Она всплывала трижды. На четвертый раз пошла ко дну.

Кора все видела. Она смотрела с моста своими ведьмовскими глазами.

Позже она поклянется мне: «Дьявола нет, есть лишь дьявольские поступки людей. Все зло мира сотворено человеком… Всеми ими!» И я знаю, что она поняла это, когда видела свою тонущую мать.

После казни бабушки дед отправился в трактир, да так и не вышел оттуда.

Что же касается Коры, прихожане надеялись, что она обратит свое лицо к Господу и будет спасена Им. Но нет! Должно быть, та молния прожгла ее сердце, а подобный огонь нелегко погасить. Она для вида ходила в церковь, улыбалась, чтобы скрыть бушующий в душе огонь. Нательным крестом она давила мух и выковыривала семечки из яблок, она занималась повседневными делами, никак не связанными с Богом.