Лечение сном. Из записок старого психиатра - Андрей Сергеевич Чистович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это утрированное задерживание Павлов объяснял тем, что тормозной процесс, один из двух основных нервных процессор, подвергался чрезмерному перенапряжению и вследствие этого избирательно заболел: стал излишне, болезненно подвижным. В самом деле, «фобия», болезненный страх вызывались у Джона особыми приёмами, которые сам Павлов назвал «истязанием тормозного процесса». (Собаке поочерёдно предъявляли два метронома с различной частотой ударов: одна частота постоянно подкреплялась подачей пищи, другая – нет.)
Так обстояло дело с собакой в лаборатории. Но разве не перенапряжение, не истязанием тормозного процесса, с физиологической точки зрения, была та задача, которая была предъявлена на протяжении многих лет к нервной системе Ирины Петровны?
Подавлять протест оскорблённого самолюбия, скрывать обиду, не показывать справедливого гнева – это же и значит истязать тормозной процесс.
Не у всех больных с неврозом страха история заболевания оказывается столь драматической и необыкновенной: далеко не всегда и сами больные по своему богатому внутреннему содержанию похожи на Ирину Петровну. Но всегда анализ обстоятельств, при которых они заболели, показывает, что жизненная задача, с которой она не справились, была задачей на торможение. Чаще неврозом страха заболевают женщины, более впечатлительные, более эмоциональные.
Нужно сказать несколько слов относительно лечения. С собаками дело лечения оказалось не очень сложным. Исключение из опытов раздражителей, посредством которых невроз был вызван, приводило к излечению. У Джона его хозяйка на протяжении нескольких лет могла до 30 раз вызывать и снова излечивать возникавший страх. А как быть с человеком?
Ирина Петровна знала сама, какие испытания довели её до болезни: это был многолетний и очевидный для неё конфликт, под тяжестью которого она сломалась только после длительной и упорной борьбы. Но не всегда причины болезни так доступны, как у Ирины Петровны. Иногда больные не хотят или не могут сказать о причине своего невроза. Мне вспоминается, например, больной, страх которого возник после длительной борьбы с существовавшим у него извращённым половым влечением, которое было направлено на лиц своего же пола. Он не мог заставить себя рассказать то, что он хорошо знал, но, правда, не считал настоящей причиной болезни. Помогло нам одно из его сновидений, в котором фигурировал мужик с мотком проволоки внизу живота, преследовавший больного. Сновидение это дало мне основание высказать предположение о наличии у пациента гомосексуального влечения. Но и то, больной вначале восстал против моего предположения (затем он его подтвердил и рассказал мне историю возникновения извращённого влечения).
А ведь бывает и так, что больные самым честным образом настоящей причины своей болезни не знают. В подобных случаях задача врача бывает особенно трудной: установить, какие же жизненные обстоятельства оказались невыносимыми именно для этого человека. Никаких общих мерок тут быть не может. Обстоятельства, с которыми легко справляется один человек, для другого оказываются совершенно непреодолимыми. Чтобы добраться до основной причины, нужно бывает глубоко изучить и жизнь человека, и особенности его характера. Часто здесь могут помочь сновидения.
Но, скажем, причина обнаружена – значит ли это, что мы сможем её устранить? Ирина Петровна рассказала о поведении мужа, но ведь врач не может исправить старого донжуана, он не может ни примирить супругов, ни наоборот – развести их (в отдельных случаях врачу приходится выполнять и роль ЗАГСа).
Поэтому в таких случаях, как с Ириной Петровной, дело лечения оказывается нелёгким и заключается в упорной работе с психикой пациента, над его взглядами, над его отношением к жизни. А тогда, по возвращении мужества, больной сможет по-новому подойти к своим конфликтам, сможет преодолеть страх и найти выход их трудного положения.
Ирина Петровна стала понемногу выходить их дома, сначала в моём сопровождении, затем одна. Но поправилась она окончательно только после того, как обстоятельства её жизни коренным образом изменились. Мужу её пришлось длительный срок уехать из Ленинграда. Она осталась, начала много и плодотворно работать. Страх исчез окончательно.
Уже в 1946 г. я прочёл в газете, что Ирина Петровна награждена орденом «Трудового Красного Знамени». Со времени нашего первого знакомства прошло шестнадцать лет.
Любовь в подполье
Обеспокоенные родители привели ко мне в клинику стройную интересную девушку, девятнадцатилетнюю дочь-студентку. Она перешла благополучно на второй курс медицинского института и вдруг, совершенно неожиданно, разучилась писать. Вместо букв она могла изобразить только кружочки и крестики. Странным образом, она сама проявляла волнение значительно меньше, чем родители. С улыбкой заявляла она о том, что у неё поражена вторая лобная извилина мозга. А между тем, для волнения были достаточные как будто основания. У Гали не только исчезло умение писать, но появились вдобавок страшные, пугавшие родителей припадки. Неожиданно она впадала точно в забытьё и начинала вести непонятные, нелепые разговоры. Однажды, глядя перед собой остановившимся невидящим взглядом, она указала на разгуливавших во дворе куриц и спросила: «Кто пастух этих кур?» В другой раз, уже когда она лечилась у меня, с ней произошёл ещё более странный случай. Вернувшись домой, отец застал открытым подпол в доме. Галя была внизу и рылась в лежавшем там картофеле. На вопрос отца, что она делает, она заявила: «Я ищу любовь. Профессор сказал, что она у меня в подполье». Отец был очень встревожен, решил, что Галя окончательно сошла с ума.
За день или за два до этого мы с Галей действительно вели разговор о любви в подполье, но, конечно, не в подполье дома, а психической жизни. Для беседы на эту тему имелись достаточные основания. После длительного умалчивания Галя рассказала мне, наконец, о том, при каких обстоятельствах она заболела. Существовал некий Валя, студент технического вуза, проходивший в то время лагерный сбор. Он длительно ухаживал за Галей. Перед его отъездом они поссорились, и в ссоре он обидел её, задел её самолюбие. Вскоре из лагеря пришло письмо. В нём были не извинения, но объяснения в любви с настойчивым требованием её решения. Галя впала в сильное волнение. Он настаивал на ответе, а в Гале говорила не столько любовь, как оскорблённое самолюбие. Она не написала ни «да», ни «нет». Галя вдруг вовсе разучилась писать. Ответ остался ненаписанным, конфликт между любовью и самолюбием – неразрешённым. Любовь оказалась подавленной, действительно вытесненной «в подполье». Вот как Галя описывала мне однажды портрет Вали: «длинная, как у индюка, шея, оттопыренные уши, большой синеватый нос, всегда засыпанный перхотью воротник…» А в сновидениях её
