Рассказы - Альфред Хейдок

— И вы нашли во мне свою половину?

— Да, и потому вы не можете не полюбить меня.

— Наваждение какое-то! — сказала она, тяжело дыша. — Не верится, но хочется верить, ой, как хочется! Я сама сколько раз думала — не может так остаться, на этом все не должно закончиться: изнасиловали меня, потом на свадьбе «горько» кричали, а счастлива была только в мечтах. Где-то, думала, ходит мой сказочный принц, ищет свою царевну. Откуда ему, благородному, догадаться, что царевну его — тю-тю! — слабак с заднего хода украл… А мечталось мне царевичу своему веночек из алых цветочков сплести и, на цыпочках подкравшись, ему, спящему, на лоб положить, чтоб приснилась!.. А, может, ты ошибся? Как ты узнал, что я твоя царевна? Может — я не та?

— Это я знаю точно — та! И когда мы будем жить вместе, — тут я подошел и взял ее за руку, — у нас будет сад и много цветов. И когда зацветет жасмин, я все расскажу, а теперь — нет.

В ней происходила какая-то борьба, но руки она не отнимала. Я продолжал:

— Наша любовь будет расти, как нежный цветок, пока не разрастется в пышный куст. Чем дальше, тем сильнее. И эта любовь разбудит дремлющие в нас силы — мы будем творить, Марьюшка! Я не знаю, что именно творить, но это будет что-то великое и прекрасное, от чего людям на земле будет легче жить, от чего придет радость. Старость избороздит наши лица, но мы всегда будем казаться друг другу молодыми и красивыми. Потому что влюбленные глаза видят в любимом лишь то, что хотят видеть. И когда кому-то из нас придется отлучиться, другой мучительно будет ощущать пустоту и будет настороженно прислушиваться, не звякнет ли щеколда калитки, не раздадутся ли знакомые шаги на дорожке.

— Наваждение какое-то, — произнесла она опять как после короткого забытья и отстранила мои руки. — Заслушалась я тебя, сладкоголосого… Хорошо поешь. Но хватит ли твоей любви, когда узнаешь, — тут она понизила голос до шепота, — что царевна твоя с изъяном — время от времени я теряю себя, у меня появляется желание напиваться. Я гоню его, но уже знаю, что из этого ничего не выйдет, и уступаю. Обычно это длится три-четыре дня. Сегодня день четвертый. Знаю, что плохо, но ничего с собой поделать не могу. Нужна ли тебе такая жена?

— Мне все равно, — также шепотом ответил я.

— Будь ты вдобавок к тому еще и потаскухой — ты мне нужна как воздух. В тебе вся моя жизнь.

Тут она закинула назад голову и плечи ее затряслись от сильных рыданий. С ее уст срывались бессвязные слова, среди них я разобрал:… любима… значит, я любима…

Потом вытерла глаза и сказала глухим голосом:

— А теперь уходи. Возвращайся через год… Нет, это слишком долго… Через полгода! Лучше всего в Троицын день — перед самым закатом. Помнишь ту старую ель на холме, где я тебе на руки упала? К этой ели и приходи, получишь меня чистую, обновленную или ничего не получишь: такая, как теперь, я не приду. Если меня там не будет, так и знай — пропала твоя царевна навеки, возвращайся и не разыскивай. А теперь — уходи!

Ошеломленный, я постоял немного, а затем двинулся к двери.

— Вернись! — вдруг воскликнула она. — Оставь что-нибудь на память. А то на другой день я могу и не поверить, что был тут такой человек, и я любима…

Тут бы, по старинному обычаю, снять с себя нательный крестик и на нее надеть, но у меня его не было. Быстро отстегнул наручные часы, подал ей. Она поморщилась:

— Нет, не надо: могу ненароком пропить. Тут она сильным рывком сорвала пуговицу с моего пиджака.

— Этого хватит. Теперь иди. Помни — перед самым закатом у старой ели. Не вздумай мне писать… Я на бой иду. Сама себя губила — сама и спасать буду, потому что любима…

Я ушел.

8

Дни вы, дни мои прожитые! В вихре кружитесь вы предо мной, слагаясь в затейливый узор пройденной жизни. Есть среди них яростно-устремленные, победнозвучащие, есть полные горести и отчаяния. Но среди них есть один, который мне особенно дорог, вы догадываетесь, какой…

В шумной сутолоке большого порода долгие месяцы я ждал этого дня и волновался: не за Марьюшку — я верил в нее, верил в ее победу. Я верил в силу своей любви как динамической энергии: она должна была незримо окутывать ее, поддерживать, внушать бодрость… Но я настолько разуверился в милостях судьбы, что все боялся какого-то подвоха с ее стороны в виде случайности. Ведь даже погода могла испортить встречу — какова она будет под проливным дождем и зонтиком! Кроме того, во всех талантливых повестях счастливое соединение влюбленных обречено на провал: или тут вмешается какая-то роковая женщина и увлечет героя в западню, или же с возлюбленной произойдет какая-нибудь трагедия, и герой поспеет, в лучшем случае, к похоронам, а в худшем — к свежезасыпанной могиле. Прочитанное ведь оставляет отпечаток на душе.

Но на этот раз судьба и природа (если они не одно и то же) точно сговорились не чинить мне никаких препятствий.

Троицын день блистал солнышком — оно согревало, но не жгло. И когда я вышел на станции, чтобы ехать в село Ш., меня ждал редко туда заходящий автобус. Правда, расписание его рейсов не совсем меня устраивало: я попадал в Ш. на два часа раньше нужного мне срока перед самым заходом солнца. Куда я дену эти два часа? Сперва приехать в Ш. и потом возвращаться по улице мимо окон Марьюшки к холму с одинокой елью мне не хотелось. Поэтому, как только увидел вдали холм, я попросил шофера остановить машину и сошел при недоуменных взглядах остальных пассажиров — что, мол, человеку понадобилось в безлюдном месте, где нет других дорог?!

Автобус скрылся — я зашагал к холму. Мне хотелось тишины, чтоб полнее отдаться своим чувствам, сильнее ощутить значимость предстоящего.

В дальней роще закуковала кукушка. Кругом неоглядные поля, желтенькие, синенькие цветочки по обочинам дороги. Облачные горы с крутыми курчавыми ущельями величаво плыли в небесной сини. Вот вершина облачной горы преобразилась в голову великана. Борода его сперва вытянулась по направлению солнца, потом оторвалась и поплыла отдельно.

Хорошо бы с Марьюшкой, взявшись за руки, вознестись к этим облачным горам и кувыркаться по склонам пушистых ущелий!

А закат разгорался все величественней золотисто-красным пламенем и охватил уже полнеба. И чудилось мне: в бездонной голубизне неба, от края земли и почти до самого зенита во весь рост стоит величественная женщина — Вечная Жена. Над высоким лбом — диадема из звезд. И звездами струятся складки ее голубого покрывала. Взор ее устремлен в несказуемую даль, где из космических глубин идет, прокладывает к ней путь такой же гигант — Вечный Муж. Когда-то они были слиты в неописуемом блаженстве полного единства — не было ни мужского, ни женского начала, а было лишь невыразимое словами блаженство, которому ничего не нужно: оно вседовольно, всеблаженно и потому не может иметь никаких желаний. И по той же причине оно божественно — оно замерло на высочайшей ноте экстаза, оно как бы существует и не существует одновременно. Оно не способно творить — у него нет стимула. Но наступает космический срок — проявление неведомого, непостижимого ЗАКОНА и, как клин, НЕЧТО вонзается в блаженное единство и делит его на мужскую и женскую половины. И от этого разделения рождается Бог — неуемное желание снова соединиться, обрести прежнее блаженство единства. Имя этому Богу — ЛЮБОВЬ.

Любовь — вечно творящий, понуждающий и двигающий колесо жизни и эволюции Бог. Именно любовь развила в первобытном человеке разум, заставив его заботиться о самке — источнике наслаждения и потомства. Все, что создано и существует, создано единой двигающей силой Мира Любовью и через нее. Но разъединены они были для того, чтобы познавать, радоваться и страдать, стать еще лучше, совершеннее и затем по истечении неисчислимых веков вернуться к прежнему блаженному слиянию полного единства. И это произойдет, «когда все слезы будут выплаканы, когда все радости будут израдованы» и когда Космический Вечный Муж, пребывающий во всех мужчинах, так же, как Космическая Вечная Жена, пребывающая во всех женщинах, сольется с Ней в неописуемой Гармонии и Красоте. И тогда наступит конец света — разрушение Вселенной, ибо не будет больше Вседержащего, Всесвязующего Бога — ЛЮБВИ, на которой держится весь свет, которая заставляет размножаться, действовать, строить, создавать, ибо она — Сама Жизнь.

Так размышлял я, перестав замечать окружающее, пока не очутился перед межой, ведущей на вершину холма.

Взглянув на часы, я убедился, что до заката еще добрых полчаса.

— Ну, что ж, — решил я, — должен же кто-нибудь прийти первым. И стал взбираться по меже.

Под елью никого не было, но когда я подошел вплотную, из-за толстого ствола стремительно шагнула белая фигура с распущенными по плечам каштановыми волосами — Марьюшка опередила меня.