Грешница - Альфред Хейдок

Грешница

О чем умолчало Евангелие от Иоанна

Иисус же пошел на гору Елеонскую,

А утром опять пришел в храм, и весь народ шел к Нему; Он сел и учил их.

Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставивши ее посреди,

Сказали Ему: Учитель! Эта женщина взята в прелюбодеянии;

А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?

Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания.

Когда же продолжали спрашивать Его, Он восклонившись сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень.

И опять, наклонившись низко, писал на земле.

Они же, услышавши то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди.

Иисус, восклонившись и не видя никого кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя?

Она отвечала: никто, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши.

Когда я впервые прочитал эти строки, ныне мною помещенные в эпиграфе, передо мною встали три вопроса.

Первый — как могло произойти, что жестокосердные судьи, собравшиеся осудить женщину на побитие камнями за прелюбодеяние, вдруг стали такими мягкосердечными, такими честными перед собственной совестью, что оставили виновницу безнаказанной?

Второй — почему в скупом на слова Евангелии приведена такая мелкая деталь, казалось бы, никакой роли в дальнейшем повествовании не имеющая? Не имеется ли здесь тайна, заключающаяся именно в том, что Иисус писал перстом на земле?

Третий — какова была дальнейшая судьба совершившей прелюбодеяние женщины?

Я принялся искать ответы на эти вопросы всеми доступными мне средствами и нашел их.

Глава I

Судьи

…Как всегда в эти часы, солнце палило немилосердно. Не было ни малейшего дуновения. В неподвижном воздухе висела золотистая пыль. От накалившихся каменных стен древнего Иерусалима веяло жаром.

С раннего утра на базарной площади бойко шла торговля. Ревели нагруженные овощами ослики, ревели верблюды под ношею мешков с зерном. Волновалась и шумела, как море, размахивая руками, человеческая толпа. Обычно этот шум базарного кипения достигал своего апогея к полудню, но сегодня задолго до полуденного часа, к удивлению лавочников, шум стал стихать и народ куда-то устремился. Причина — пронесся слух, что старейшины городского Совета только что вынесли смертный приговор блуднице и вот-вот совершится побитие ее камнями в тупике городских стен, где имелось достаточно для этого камней. Второй слух был не менее волнующим — в Иерусалим пришел Учитель, Пророк Иисус, со своими учениками. Он все утро учил народ в храме, а теперь, сопровождаемый толпой слушателей, направляется в то место, где должна совершиться казнь блудницы; последнее обстоятельство настораживало умы. Не предстоит ли схватка известного своим милосердием и кротостью Иисуса с блюстителями древнего закона, с книжниками и фарисеями? Туда же потянулись нищие и калеки, наслышанные про чудесные исцеления, совершенные новоявленным Пророком. Базарные же торговцы с горечью подумали, что пророки и философы всегда появляются не вовремя и всегда наносят ущерб торговле.

После осуждения женщины, совершившей прелюбодеяние, Совету старейшин предстояло обсудить еще один вопрос — как быть с появлением в Иерусалиме Иисуса, нарушителя субботы и основ, подрывавшего авторитет духовенства, сеящего смуту и волнение в народе. Иудея находилась под римским владычеством, в Иерусалиме правил римский правитель Понтий Пилат, и Совет старейшин уже раз обращался к нему с просьбой пресечь вредоносную деятельность Иисуса. Но Понтий Пилат с величавой снисходительностью объяснил старейшинам, что деятельность Иисуса ничуть не противоречит гражданским свободам, предоставляемым своим гражданам Римской империей, и поэтому в деятельности Иисуса он не находит ничего предосудительного; при этом он умолчал, что он даже одобряет деятельность последнего, так как она расшатывает фанатическую, слепую преданность еврейского народа своим духовным водителям и в таком случае ими легче будет управлять.

Конечно, легче всего было бы послать наемного убийцу, но не так-то просто убить человека, который ходит, постоянно окруженный двенадцатью учениками, влюбленными в Него и преданными до самозабвения. Кроме того, из этого новоявленного Учителя и Пророка исходило странное обаяние: около Него всем легче дышалось, казалось, тихая радость разливалась вокруг Него и вызывала улыбки. Какая-то притягательная сила исходила из Него и привлекала всеобщее внимание, несмотря на скромное одеяние. Люди замечали, что при нем меньше ощущалась боль, и немало было тех, кто получил от Него исцеление. Иногда простым прикосновением руки Он исцелял больных, от Его рук слепые прозревали, прокаженные очищались. Толпа немела от благоговения перед Ним. Он становился царем толп. Про Него говорили, что Он разговаривает с птицами и зверями, как с людьми, и они понимают Его. Толпы слушали Его слова как завороженные, не спуская с Него глаз. И если бы в этой толпе прятался убийца с ножом, то легко могло статься, что он мог подпасть под обаяние Иисуса, раскаяться и во всем признаться Ему. И кто знает, как поступил бы Иисус в этом случае, может быть, Он обратился бы к народу и повел гневные разъяренные толпы на тех, кто подослал убийцу. Вольнолюбивые Его речи о любви и милосердии подрывали жестокость израильского закона, хранили который старейшины. Это был опасный человек.

Но надо было что-то предпринимать. Пока они об этом размышляли, поступило донесение, что Иисус покинул храм и в сопровождении большой толпы народа направляется к тому месту, где должна совершиться казнь приговоренной сегодня к смерти женщины.

Не оставалось сомнений, что Он что-то предпримет, чтобы помешать приведению приговора в исполнение — помешать правосудию, опирающемуся на древнейшие и священнейшие законы Моисея. Да, надо было что-то предпринимать. И тогда умные головы старейшин склонились в раздумье, и их озарила внезапно мысль. А не превратить ли последнее обстоятельство в ловушку для самого лжепророка Иисуса? Так и решили: они поставят женщину перед Иисусом и будут задавать ему провокационные вопросы, и тут священнослужитель, начитанный мудрец и член Совета Бен-Акиба, поймает Его и обличит. После чего в сопровождении толп свидетелей можно будет обратиться к Понтию Пилату с требованием убрать нарушителя законов.

Также не был упущен вариант с наемным убийцей — он мог прятаться в толпе и, если возникнут волнения, мог воспользоваться моментом и поразить Иисуса.

Процессия старейшин во главе с Бен-Акибой в сопровождении женщины и стражников двинулась к месту казни.

Ожидание старейшин оправдалось. Иисус сидел уже на камне и вел беседу с одним вопрошателем, и толпа благоговейно молчала, прислушиваясь. Но они все замолчали, когда процессия старейшин приблизилась. Приговоренную к смертной казни за прелюбодеяния женщину вел небольшой отряд стражников. Вернее, это были судебные исполнители, а при надобности также и палачи. В их обязанность входило заранее позаботиться, чтобы на месте казни было достаточно камней… Они же, после того как один из судей бросит в осужденную первый камень, должны были продолжать забрасывание, но так искусно, чтобы не сразу убить жертву, а чтобы привести в неистовство разъяренную толпу сопровождавших зевак. Некоторые из последних бросали камни, чтобы продемонстрировать свое негодование и преданность закону, а некоторые — чтобы испытать садистское наслаждение… Среди этих стражников были мастера подкрадываться и наносить предательский удар в спину, когда старейшинам требовалось удалить какое-либо нежелательное лицо. Они могли быть использованы старейшинами сегодня, если по их замыслу удастся вызвать негодование в толпе, и тогда по данному знаку старейшин заколют Иисуса. И случившееся можно будет приписать ярости толпы.

Осужденная — ее звали Эсфирь — шла понуро, молча. Она была молода и красива. Иногда она поднимала глаза, и взор ее в толпе улавливал знакомые лица соседей. Последние смотрели на нее не так, как прежде, а как-то чуждо, с каким-то неладным любопытством, точно видели ее в первый раз. Да, она знала, что идет на смерть. Солнце светило по-прежнему, весело чирикали воробьи, и где-то раздавались радостные восклицания играющих детей. Но все это звучало по-иному и будило в ней страшное сознание, что видит и слышит все это в последний раз. Клочья жизни, которая должна была оборваться, может быть, через полчаса, летели перед нею, завихряясь…