После развода. Верну семью снова - Анита Кароль

− Почти. Я психолог, правда работала с подростками. Пока не сократили. Я могу вам помочь с женой. Если любите, то не отпускайте ее. Ребенок не помеха, если честно. Просто доверие между вами умерло. Надо его воскресить.

− Хм−м… а это возможно? — я бы очень хотел воскресить и доверие, и чувства.

− А вы готовы измениться? Полностью. Нужно стать совершенно другим мужчиной, − улыбается Надежда.

Да я горы готов свернуть.

Глава 12

Ольга

Убираюсь в кухне, сметаю крошки со стола, а у самой мысли о словах мамы, что меня удочерили. Она так сказала это, что не поймешь, правда или шутка.

− Да нет, не может быть… − ворчу себе под нос, вытаскивая из шкафа кастрюльку, чтобы сварить на ужин какой−нибудь супчик. Сто лет этого не делала, уже подзабыла, как и варить−то, у нас это делал всегда Стас. Или мама. Или в кафе ела. — Или может? Таким разве шутят? Да нет… у нас, скорее Катюшка приемная, ее мама всегда изводит, сестра даже приходить не хочет в гости. А пойду−ка я спрошу!

Оставляю на выключенной варочной панели кастрюльку с водой, иду в спальню к матери, она обычно лежит после приема лекарств.

− Мам… не спишь? — заглядываю в ее комнату, и вижу, что мама читает книгу. Она поправляет очки на носу и кивает, разрешая пройти. — Вот ты сказала, что неродная мне… я поверить не могу.

− Ясно. Открой шкаф, там сумка коричневая, дай ее мне.

Достаю сумку, в которой родители хранят ценные документы, некоторые из которых уже и ценность давно потеряли. Например, договор купли−продажи маленького домика в деревне, в котором началась их семейная жизнь. Там жили еще бабушка и дедушка моего отца. Дома давно нет, на его месте стоит особняк одного известного человека, а документы целы.

− Для чего ты хранишь договор купли−продажи на дом в Воскресеновке? — не удерживаюсь от вопроса, мне интересно.

− Как память. Там мы были счастливы. Ты была совсем махонькая, бегала по травке, курочек кормила и смеялась. Вот есть документы, значит и память.

− Мама, − смеюсь я, странная ассоциация с памятью. — Это договор о продаже. Вы продали тот домик, и…

− Уж какая есть, но память, не тебе меня учить, − ворчливо поджала губы и отобрала у меня старомодную сумку.

В ней оказался потайной кармашек, за подкладкой, если не знаешь, то и не догадаешься. А в нем мое настоящее свидетельство о рождении. Мать Захарова Анна, отец Владимир Зорин. Мама протягивает еще один листок. Свидетельство о смерти Анны. Дата моего дня рождения.

Я не верю все еще. Мы с моей мамой так похожи, не только внешне, но и по характеру. Но доказательства держу в трясущихся руках.

− Мам, ты тридцать восемь лет все это хранила и теперь вывалила мне на голову? Зачем? Не лучше ли и дальше было скрывать?

− Не лучше. Я всегда боялась, что найдешь этот конверт, а сейчас… понимаешь, ребенок может быть любимым, даже если не ты его родила. Я тебя с первой минуты полюбила. И не жалею, ты моя девочка, любимая и родная…

− А Катя? Тоже приемная?

− Нет, ее я родила.

− Тогда почему ты ее будто не любишь? Катя хорошая, и твоя родная, а ты грызешь ее, − выговариваю, вставая с кровати.

Хочу уйти в свою комнату, чтобы разобраться в себе. Забираю свидетельства с собой. Рождение и смерть в двух бумажках.

− Да Катька клушка бесхребетная, − стонет мама, переворачиваясь на кровати. — Бегает все по врачам, да вокруг своего Степушки, оберегает его, холит, лелеет, а толку ноль.

− Она ребенка хочет, вот и бегает.

− Да ей мужика поменять бы, может и получилось бы чего. С чего ей больной быть? Мужика настоящего надо, тогда и сама перестанет клушкой быть.

Я усмехаюсь и выхожу за дверь. Матери не угодишь. Я не бегала вокруг Стаса — не такая. Катя бегает вокруг своего — опять не такая.

Я долго сижу на кровати в своей комнате, в сотый раз читаю имя своей родной мамы. Мне все еще не верится, что я приемная. Потом встаю и собираю чемодан. Мне нужен горный воздух. Смена обстановки нужна.

− Ты куда это собралась, − слышу визгливые нотки в голосе мамы, которая отдохнула и ковыляет в кухню, готовить на ужин любимый салат с пекинской капустой.

− На Алтай. Приеду через неделю… может быть.

− А я? Мне лекарства нужны. И продукты.

− А ты Стасу позвони, он тебе привезет. Вы же друзья, − язвлю и больше не слушаю претензии.

В аэропорт еду на своей машине. Состояние подвешенное, мыслей нет вообще, переживаний тоже. Равнодушие и апатия окутывают меня, будто теплым пледом. Я бы поспала. Целую неделю проспала бы.

Это и делаю, пока четыре часа лечу в самолете. У меня ощущение, будто я одна осталась в целом мире. Про свои кафе вспомнила, только когда увидела неоновую вывеску на чужом. Я даже управляющих не предупредила, что уезжаю.

− Свободен? — спрашиваю у таксиста.

Тот кивает, и я спокойно закидываю чемодан в багажник, и сама устраиваюсь на заднем сидении.

Ехать долго, два часа. Ночь уже почти. Мужчина за рулем странный, кидает на меня взгляды в зеркало заднего вида. Что−то тревожное и ледяное заползает в душу, становится неуютно. Вдруг вижу, что шофер проезжает мимо поворота.

− Вы поворот проехали, − говорю спокойно, а у самой все в комок в груди от нахлынувшего страха.

Вот так завезет куда−нибудь, а потом станет выкуп требовать. Местные знают, что я состоятельная женщина. Многие в «Снежном пике» любят обедать, и знают, что я владелица.

Мужик молчит, только плечом дергает. Нервный тик, что ли.

− Эй! Ты куда меня везешь? — не выдерживаю, хватаю шофера за плечо.

В ответ только темный взгляд, полный ненависти. Я хватаюсь за ручку на двери, но на ходу же не выскочишь. Вот попала!

Вот поленилась взять машину в прокате. Не хотелось рулить ночью по горной дороге. Сразу в голове разные случаи, один страшнее другого.

− Останови машину! — требую, еще надеясь на что−то, а сама шарю по карманам в поисках чего−нибудь, что сошло бы за оружие.

Но есть только телефон, им не прибьешь и комара. Даже ручки нет, чтобы воткнуть в шею или в глаз. Нащупываю